— Как сегодняшняя ночь?
— Ночь? — она, показалась, подыгрывала ему, — луна была замечательная. До самого рассвета.
— Ты меня взбудоражила вчера. Я вспомнил слово «любовь», о котором давно забыл. А может, я и не знал его?..
— Я где-то читала: «Любовь должна быть исключительной или несчастной».
— Ты — исключительная!
— Я знала, что ты это скажешь. — Ей захотелось его поцеловать, но она только прижалась к нему плечиком и стремительно отстранилась.
— Я всю ночь тебя ждал. Мне трудно произносить это слово, будто орех грызть, — он попробовал улыбнуться, но слово «орех» помешало.
— Ты откровенен, — она улыбнулась.
— Под утро я вспомнил чьи-то строчки из юности: дружба — живёт долго и ровно, в этом ее надёжность.
— Дружба? Смешной! — Она потрепала его по голове. — Пойдём к морю, философ?
— Куда хочешь.
— Хочу к морю, — она рассмеялась с вызовом.
— Пойдём к морю.
— А почему загрустил?
— А я на кого похож? На павлина?
— Сегодня — ты просто мальчишечка. Мой. Тебя зовут Боб? Бобик?
— Бобиком меня называла сестра.
— А птенчиком?
— Птенчиком — мама. И песенку пела, про соню.
— Знаю. Я спою тебе ночью.
— Мама мне и спинку гладила.
— Знаю. Поглажу.
Она протянула руку, и пальцы переплелись клювиками в гнёздышке.
— Ты долго ходил в море?
— Всю жизнь.
— Тонул? Горел? Убегал от акул?
— Один раз тонул. Друг спас, зарядив меня в торпедный аппарат и выпустив на поверхность.
— Я читала, что в таких случаях один — погибает.
— Друг Эдька — он остался моложе меня. Рассмеялся мне вслед, когда я влезал в трубу: «Жить надо здесь! Здесь и сейчас!»
— Прости.
— Это нормально. Эдька не обиделся: он будет рад увидеть нас вместе.
— Это хорошо. А что с голосом? Было что-то другое? Неприятное? Вспомнил?
— Не понятное. Меня спасли двое детей, мальчик и девочка. Он что-то сказал ей, и она легла рядом со мной, прижимаясь и согревая меня дыханием и своим телом. Что он мог ей сказать?
— А ты разве не знаешь?
— Нет. Но догадываюсь.
— Все мы играли в войну. Он сказал, наверное, что она уже взрослая. А она так хотела.
— Подвига?
— Глупый. Каждая женщина с детства мечтает спасти мужчину.
— И спасает?
— И всю жизнь мы спасаем врагов.
— Это всё, что тебе досталось?
— У меня ещё много осталось. — Она рассмеялась и посмотрела на него с девчоночьим вызовом. — Я ещё не летала, как мама мне пела. А ты? Ты — летал?
Он замотал головой, отрицая и улыбаясь виновато:
— Прости. Я был подводником.
— Подводник! Милый ты мой! Совсем маленький. Совсем мой Валетик.
— Какой Валетик?!
— Валет. В картах. А я-то гадала на короля. Потому-то тебя и не видела.
— Ты согласна менять короля на валета?
— Я согласна. Согласна. — Она кокетливо улыбнулась и ткнулась головой ему в плечо. — Согласна-ая-яа! — Рассмеялась.
И он рассмеялся:
— Ты знаешь, мне стало легко с тобой. Ты мне ночью приснилась, как огромная птица.
— Уродливая?
— Нет! Что ты, красивая!
— Красивая — это я. Верю. Сон вещий.
— Ты всегда говоришь смело?
— Нет. Это с тобой. Прорезало девочку говорить громко. — Тсс! — Прижала палец к губам. — Будем говорить тихо.
— Как птицы.
— И целоваться, касаясь клювиками.
— Смеёшься надо мной?
— Смеюсь! Смею и смеюсь! Что ты сделаешь? Что тебе запомнилось в море, как самое главное? Отвечай!
— Самое главное — не бояться взрослеть и уйти, а потому — сразу надо готовить себе замену. Кто-то заменит тебя, а ты станешь…
— Жильцом в хосписе? Валетом на взлёте?
— Кем-нибудь останусь.
— Не грусти. У женщин то же самое получается.
— Что — то же самое?
— Как у моряков. Мы не боимся стареть и готовить замену: из девочек — мам, из мам — бабушек… И всегда — улыбаться, радовать пирогами, вытирать попы и слёзы и гладить платьица-бантики. Мы всегда при параде и рады смене. «Старость меня дома не застанет», — была такая советская песня.
— Ты тоскуешь по той стране?
— Это была не страна — это был строй. Шучу. — И пропела опять весело: «Вместе весело шагать по просторам…»
— Молодец. Лихо ты меня в строй поставила. А я готовился воевать с вами.
— Мог бы меня убить.
— Прости.
— Эх, дедуля! Мальчишечка ты у меня: торпедный аппарат — товсь!