Итак! Кто же собрался на столь важное мероприятие, как Верховный Совет Эллизора, который и должен постановить, что быть Царю! И кем быть Царем, кстати говоря. Что-то сенаторов было явно негусто. Мало того, Яков вдруг с внутренним холодком ощутил, что почти никого из них не помнить по имени. За исключением Геронтиума. Нет, разумеется, почти всех знал в лицо и даже помнил, у кого какая должность, но вот имена... Почему-то никого нет с Севера, из того же Ловерока. Куда-то запропастился Гвидо, не говоря уже о Роллане, а они обязательно должны были прибыть на Совет.
Пришлось начинать, как есть, другого представительского состава всё равно уже было не сыскать. Впрочем, Якову показалось, что он всё толково объяснил. Выложил все расклады. Дал нужные толкования. Самое главное, дал понять, что благосостояние и безопасность всех собравшихся, несмотря на возможные войны и потрясения, не пострадают, но только улучшатся и даже увеличатся. Утвердить эту мысль в уме собравшихся, разумеется, было крайне необходимо. И вроде как получилось, так что даже одобрительный гул прошёлся по рядам собравшихся. Наконец, Великий посвящённый прямо намекнул, что нужно выбрать Царя, утвердить его кандидатуру и назначить день инициации, он же и День Великого торжества. Намекнул и на то, кто является единственным и достойным. Намек поняли. А Геронтиум имя кандидата прямо и озвучил (хорошо, что тогда не прирезал его, мерзавца, отравленным кинжалом, ведь яд в клинке ещё должен был оставаться!) - под одобрительный гул и даже аплодисменты. Однако был нужен ещё один акцент. Наверное, самый важный. На самом деле Царь это жертвенная фигура, жертвенный образ. И особого рода жертву нужно обязательно продекларировать. Да, применительно к личности и образу Царя. Тогда дело, действительно, будет прочным! Потом, с течением времени, это вновь и вновь нужно будет подтверждать, чтобы образ власти в народе оставался прочным, но это будет потом, а пока у Якова был свой особой силы ход конём. И даже, скорее, не конём, а ферзём. Иначе говоря, ход настоящей королевой.
Он уже собирался прямо возгласить об этом, как вдруг двери в зал Совета распахнулись и пред очи всех собравшихся появился Гвидо. Он был в порванной дорожной одежде, местами почему-то окровавленной, но взор его горел каким-то лихорадочным и неуёмным огнём. В нём было не узнать былого Гвидо.
- Отец! - воскликнул он. - Я только что с Севера, из Ловерока! Наш Эллизор подвергся вторжению! Масса волколаков и других чудищ уже идут на столицу. Мы еле пробились!
Великий посвящённый молча сошёл со своей кафедры и так же молча обнял своего сына, чем, надо сказать, произвёл на всех большое впечатление. А ещё более разящее впечатление он сумел произвести следующими словами:
"Друзья мои! Эллизорцы мои! Великие опасности требуют великих жертв! Мы должны поспешить с мистерией царской инициализации! Но для отражения внешних опасностей нужна великая жертва! И она у меня есть: это моя дочь, Ганна, друзья мои! Надеюсь, что Тот Триждывеличайший примет эту жертву, как угодную ему и спасёт Гранд-Эллизорот от всех напастей!"
Яков никогда не вызывал Бальтазара к себе, но всегда сам навещал старого книжника. Лежащее на поверхности объяснение этого феномена могло заключаться в том, что их редкие встречи носили сугубо секретный характеры, ничьи вообще глаза и уши не могли стать свидетелями их рандеву, почему и Великий посвящённый и не рисковал вызывать к себе Бальтазара, но смиренно шёл к нему сам, пользуясь всё той же тайной системой подземных коммуникаций Гранд-Эллизора. А может быть, дело было ещё и в том, что Бальтазар был намного старше Якова, не исключено, что реальный срок его жизни уже перевалил за добрую сотню лет, и можно было опасаться, что пешие прогулки вне его книжного подвала могут только повредить старцу, поскольку уже давно никто не видел его выходящим из своего книжного хранилища под главной библиотекой Эллизора.
Да, действительно, сам Яков уже неоднократно ловил себя на мысли, что рядом с Бальтазаром он чувствует себя куда моложе, словно мальчишка рядом со взрослым человеком, умудрённым профессионалом своего дела. Это было странно, ведь срок жизни самого Якова уже разменял седьмой десяток, и ощущать себя в этом возрасте хоть перед кем-нибудь в качестве неопытного юнца, ну, никак не годилось. Тем не менее, нечто подобное в отношениях Якова с Бальтазаром присутствовало, несмотря на властвующее качество Великого посвященного и видимое положение простеца Бальтазара, который никем более всерьез не воспринимался. Никем, кроме Великого посвящённого! Причём, порой самому Якову казалось, что перед старым книжником он робеет куда в большей степени, чем это случалось с ним ранее перед ныне покойным жрецом Варлаамом.
Этот внутренний трепет имел и свои не очень приятные следствия. Так, Великий посвящённый и, фактически, властитель Гранд-Эллизора никак не мог выбрать верную линию поведения в общении с Бальтазаром, а именно - нужные слова, точную и необходимую интонацию, жесты, улыбку, если она вообще была нужна. Ему, Якову, могло казаться, что он слишком фамильярничает или даже лебезит перед старцем, либо, напротив, вдруг рискует оказаться излишне суровым. Вот и в этот раз Яков толком не знал, какую именно линию разговора ему выбрать. Бальтазар, впрочем, как правило, делал вид, что вообще не обращает внимания на то, как ведёт себя его собеседник. Они сидели всё в том же книжном подвале - длинном прямоугольном помещении, напоминающим собой, скорее, широкий бесконечный коридор, образованный с обеих сторон совершенно разнокалиберными по фактуре, материалу и времени изготовления стеллажами, заставленные (причем как будто на первый взгляд без видимого порядка и системы) книжными томами, манускриптами, свитками, рукописями, так же разного рода антикварными предметами, как-то - чернильницы, пресс-папье, пепельницы, светильники, перья и собственно древние же перьевые ручки, - какое-то просто-непросто неописуемое множество всякого рода мелочей было представлено тут, так что возникало ощущение хаоса, с которым непонятно как вообще может справится простой смертный. Отсюда и возникало вполне обоснованное подозрение, что Бальтазар простым смертным всё же не был, потому как со всем этим книжным и предметным беспорядком вполне успешно справлялся.
- Стало быть, ваше высокость, Варлаам умер при пробуждении? - почти неслышно произнёс Бальтазар. У него был какой-то серьёзный дефект речи, вследствие чего он говорил очень тихо и не вкладывал в процесс произношения почти никаких интонаций, которые ему просто-напросто не давались, так то впервые столкнувшийся с Бальтазаром слушатель мог подумать, что его манера говорить исключительно бесстрастна.
Сверх того, может быть из опасения, что его могут не расслышать, Бальтазар, часто повторял одну и ту же фразу или вопрос несколько раз. Яков уже давно привык к этой манере и, фактически, понимал всё, что говорил старый книжник, с первого раза, но не дерзал перебивать, пока не убеждался, что тот окончательно закончил то, что хотел сформулировать в своих столь негромко звучащих словах.
- Значит, умер сразу как пробудился? Умер, стало быть?
- Да, так именно и случилось...
Они сидели в дальней части подвала, где у Бальтазара в углу был своего рода кухонный уголок с какой-то хитрой старинной спиртовкой и большим набором разного рода травяного чая. Возможно, что именно запахи этих трав вызывали в подсознании Великого посвящённого тревожные воспоминания о подвале родного дома в старом Эллизоре и тех снадобьях, которые изготавливала его, Якова, мать.
- Так и случилось, так и случилось... - повторил в ответ Бальтазар и задумался.
Пляшущий свет трёх свечей в подсвечнике, что стоял тут же, рядом со спиртовкой, падал на лицо Бальтазара, и от этого выражение лица старого книжника казалось почти зловещим. Яков вдруг подумал, что этот древний старик за все долгое время их знакомства ни разу не предложил угоститься его травяным чаем - и это хорошо. Потому хорошо, что, во-первых, самому посвящённому это было бы неприятно и он вынужден был бы отказаться, а во вторых, это свидетельствовало о том, что Бальтазар хорошо знал своё место в общих правилах, что называется, игры: всё-таки Яков был властителем Эллизора, тогда как Бальтазар - всего лишь смотрителем библиотечного хранилища, что, по сути, в какой-никакой иерархии Гранд-Эллизора никак не котировалось. И что в особенности ценилось Великим посвящённым: Бальтазар в личном общении, которого опять же не касались ничьи глаза и уши, никогда не позволял себе сделать хоть один намек, что их отношения могут трактоваться хоть как-то иначе. Нет, Бальтазар никогда не учительствовал и никогда не говорил свысока. Он выступал именно как партнер, как соработник, стоящий куда ниже на социальной лестнице, хотя и знающий, при этом, чуть больше, чем сам властитель. Это и уравнивало их. Правда, Яков нутром чуял, что он всё же ниже в плане владения тайными знаниями, но... Это тоже был тайна. Их общая тайна, намекать на которую Бальтазар в свою очередь не считал возможным. Опять же, не исключено, что в этом ему помогал всё тот же дефект речи. Удачный для поддержания долголетия дефект!