Комиссар Боллер на экране слегка дёрнулся и благожелательная улыбка сошла с его лица:
- В этой реальности есть "Золотой шар"? - акцент Жана несколько усилился, что означало состояние большей взволнованности.
- Да, разрешение Мирового Совета было дано ещё много лет назад. Проблема в том, что шар был перемещён несанкционированным образом и теперь мы не знаем его точного местоположения.
- А кто же мог его переместить?
- "Глухарь", господин комиссар, больше не кому!
- Ах да, "глухарь"... - комиссар некоторое время помолчал, видимо что-то вспоминая. За это время прежняя улыбка успела вернуться на его лицо. - Насколько мне помнится личность "глухаря" так до сих пор до конца и не идентифицировали?
- К сожалению, нет, господин комиссар. Есть только отдельные, но пока не доказуемые предположения. Не известно также, жив ли он вообще в настоящий момент.
- Кто же тогда мог запустить шар?
- Наши аналитики считают, что, скорей всего, шар мог быть активирован случайно кем-то из аборигенов и в настоящий момент действует в режиме автономного ожидания. Плохо то, что в этом режиме он может не погрузиться обратно в режим сна, но начать автоматический поиск других источников энергии для элементарной подзарядки. В большинстве случаев это не представляет для нас никакой опасности, за исключением варианта, если обнаруженный им источник ни окажется излишне большим или сильным. В таком случае мы просто не знаем, как поведёт себя "Золотой шар".
Улыбка опять исчезла с лица комиссара Жана Боллера.
- Вот как! Действительно, это может быть весьма и весьма чревато... В этом вашем "Эллизоре", насколько я помню, был "квадроцикл" по типу большой "дуги"?
- Совершенно верно, господин комиссар, у вас хорошая память.
- Дело не в моей памяти, господин Голышев, - вздохнул Боллер. - Дело в том, что проблема реальности "Эллизор" из проблемы вашего отделения становится общемировой проблемой. Неуправляемый "шар", помноженный на "дугу" большой мощности с неизвестно чьими агентами из других реальностей это не просто химера, это настоящая атомная бомба замедленного действия. Не помню, встречался ли я ранее в практике нашей службы с такого рода феноменом!
Пока Боллер на некоторое время погрузился в размышления, Голышев со всей определённостью подумал, что он совсем уже не хочет быть исполняющим обязанности главы российского филиала VES. Не говоря уже о том, чтобы остаться постоянным главой. Может быть, его все же минует чаша сия? Насколько проще возглавлять отдел внутренней безопасности... Или написать рапорт с отказом? Нет, это в принципе не принято, согласно внутренней этике VES. Куда тебя назначали, там и служи, там и отдувайся, дергаться нельзя.
- Что же, господа, положение и впрямь серьёзное, - подытожил на прощание Жан Боллер. - Через два дня будет генеральная сессия Мирового Совета. Я в своём докладе постараюсь уделить "Эллизору" особое место. Возможные решения и рекомендации будут доведены до вашего отдела незамедлительно! Не теряйте бдительность!
И мировой комиссар VES отключил связь.
Из "Рабочего словаря
VES
" (совершенно секретно, только для внутреннего пользования).
"Воскрешение
"
. Процесс возвращения к жизнедеятельности в конкретной реальности того или иного организма, ранее погруженного в криационный сон, согласно необходимого решения Высшего
(Мирового)
С
овета руководства
VES
.
Глава ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ПАСХАЛЬНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ
Всю свою священническую бытность о. Максим любил приходить к пасхальной службе заранее - не меньше, чем за час до начала. Как правило, в эти самые предпасхальные минуты и в храме и в самом алтаре царит особая атмосфера, трудноуловимая для посторонних, но очевидная для своих, для верных - ожидание великого торжества, самой великой и неповторимой радости о Воскресшем. Этим удивительным настроением словно бы пропитан сам воздух храма, причем настроение это по-своему камерное, не громкое, только ещё предваряющее велегласно возвещаемую радость и, потому, особенно ценное. Ещё его можно назвать сокровенным, этот душевный строй, это чувствование. Впрочем, бывает, что оно ускользает или не ощущается, и на то могут быть какие-то свои особые причины.
Именно в тот вечер иерей Максим Окоемов, кроме сильной усталости и - страшно сказать! - явного душевного опустошения почти ничего не ощущал. Точнее, состояние полного душевного смятения длилось почти сутки после предыдущего визита в главную контору VES. Да, для усталости были свои причины. Великая Суббота вообще для клира день напряжённый. Во-первых, довольно длинная служба с утра (с большим числом исповедников), которая заканчивается не раньше полудня, после чего до позднего вечера следует освящение куличей и другой праздничной снеди, приносимой множеством народа. Разумеется, если приход включает в себе несколько священников, то имеет место быть очередность освящений этих самых куличей, но и в этот раз выпало о. Максиму, благодаря разного рода организационным же пертурбациям, махать кропилом четыре часа подряд. И делать это, можно сказать, в состоянии своего рода "автопилота", потому что разум и душа о. Максима отказывались принять то, что он вчера от этого Голышева услышал.
Сегодня же, в 17.00, отмахав кропилом, он вновь посетил центральный офис VES для подписания соответствующих бумаг. Нашли, тоже, день и время, как специально, именно Великую Субботу! И отказаться было никак нельзя: коротко и сухо было заявлено - "Для оформления вашего допуска, батюшка, обязательно! В понедельник с утра все бумаги и подписи должны быть отправлены далее, в мировой центр нашей службы!"
Ладно бы только подписи и бумаги! Но что пришлось услышать и узнать бедному иерею перед самой Пасхой! Этого он пока никак душой и сердцем не мог вместить.
Волною морскою Скрывшаго древле, гонителя мучителя, под землею скрыша спасенных отроцы; но мы, яко отроковицы, Господе
ви поим, славно бо прославися.
Отец Максим вздрогнул и словно проснулся. Это слаженно, стройно пел на клиросе хор, а он в белого цвета облачении стоял перед плащаницей посреди храма, уже полного народа. До начала ночного пасхального богослужения оставалось еще чуть более получаса, и, как полагается, должен был читаться последний канон Великой Субботы. Точнее, он, о. Максим Окоёмов, должен был этот священный текст в этот час возглашать.
Хор допел первый иромос и возникла пауза. Честной иерей словно бы забыл, что надо читать. Тогда хор озвучил припев "Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!" - что тоже вполне возможный вариант, когда не чтец, а хор эти слова припевает. Так, пожалуй, даже и краше будет. Но следом опять возникла невольная пауза, потому что отец Максим по-прежнему молчал. Вместо текста канона, ледащего перед ним на аналое, вместо плащаницы с изображением снятого с Креста тела Христова, он почему-то видел, как в искажающей образ реальности призме, вытянутое лицо директора Голышева, который вновь и вновь, словно попугай, повторял одну и ту же фразу:
"Вы ознакомились с нашим основным меморанудом?"
- "Меморандумом?"
- "Да, вот он, вы же держите его в руках!"
- "Да, я прочитал..."
- "Вам там всё понято? Всё поняли?"
- "Понятно? Нет, наверное, не всё..."
- Отец Максим!
- Да?!
- Ну, что вы молчите? Канон!
Это выглянул из алтаря в недоумении диакон, и о. Максим вспомнил, где он находится.
"Господи Боже мой, исходное пение, и надгробную Тебе песнь воспою, погребением Твоим жизни моея входы отверзшем..." - начал он, наконец, читать потерянным и осипшим голосом, чем вызвал ещё один недоумевающий взгляд из алатаря, ведь до сего дня Окоёмов отличался весьма и весьма неплохими голосовыми данными, не считая того, что никогда не делал ошибок в произношении и ударении.
"Горе Тя на Престоле и доле во гробе, премирная и подземная, помышляющая Спасе мой, зыбляхуся умерщвлением Твоим..." - постарался он возвысить голос, но пока получилось не очень, потому что искажённое лицо Голышева не желало покинуть поле иерейского зрения.