Знал это Клок, знала и Ксюша, но, что хуже всего, знал это и Фаныч, и он не кололся, не сдавал им свой Посвист, и держал стояк до подхода Центральных; а его что есть силы мутузили, обдирали, пыряли и резали.
Начали с зубов и ногтей, с пальцев рук, потом перешли к ногам. На первых парах для пыток сгодились обычные пассатижи. Но когда пальцы рук и ног были сломаны, пристяжные взялись рвать Фанычу ноздри и выдирать зубы. Жирное тело излупили арматурой до черноты, выбили колени, подрезали сухожилия, и продолжали дубасить, как крысиную тушу на крючьях. Не трогали только голову, чтобы Фаныч случайно не сдох и не отключился.
Ксюша знала, что точно также могут поступить с ней, как только выяснится, что она больше не жарит молниями. Её точно также подвесят, и она… она ещё ни разу не видела столько боли, не могла и представить себе, как сильно можно измываться над человеком, а тот ещё будет жить, и орать, и материть своих палачей. Ксюша с трудом примеряла чужую боль на себя и кишки у неё скручивались от холода. Нет, она бы сломалась после первого же выдернутого из сустава пальца, после первого же выдранного из десны зуба. Она бы созналась во всём, и согласилась со всем, и сделала всё, чего бы бандиты от неё не захотели.
Прошёл час. Ксюша прислушивалась, громче ли кричит Фаныч, или слабеет, сдаётся и затихает? Время нещадно их поджимало, боль и страдания крышака всё сильней затирались угрозой облавы из Центра. Сердце Ксюши колотилось за каждую упущенную в напрасном ожидании минуту. Центральные прямо сейчас могли собирать толпы загонщиков для атаки на Вышку, а у Раскаянья с Клоком нет даже Посвиста, чтобы удержать примкнувших к ним Скиперских!
Почему он молчит? Ему же отчаянно больно! Но он крепится и назло тянет. Нельзя ждать: надо выколоть ему глаз или отсечь ухо – от такой сильной боли он сразу сознается!
Пристяжные сами, как назло, не спешили, и ворочались возле жертвы, иногда подшучивали на счёт дела, словно Фаныч мог повеселиться заодно с ними. Из стеклянных бутылок они принялись медленно поливать ему брюхо кислотой. Поднялся едкий дым, кожа вспучилась и облезла с живота крупными струпьями. Фаныч орал, хуже резанного. Пристяжные полили ещё, и опять вырвали крик, но теперь тише, перемеженный с тихим поскуливаньем.
Ксюша затаила дыхание, но не от едкой вони, она ждала, что Фаныч сознается! Тот с трудом поднял голову, что-то прошлёпал распухшими губами насчёт ласкунов, и брюхо ему снова облили.
Опять ждать? Неужто пытка – это только терпение; терпение жертвы и терпение палача – одним словом: выматывающая рутина. Жертва следит, насколько ей больно и сколько ещё боли она сможет вынести, а палачи переходят от приёма к приёму, и стараются повышать напряжение боли, и лишь немного досадуют, что не вышло по-старому, и тут же бодрятся, что можно провернуть с жертвой новый приём.
В Ксюше вдруг пропал интерес к долгой пытке. Она раздумалась, словно посреди слишком затянутого учебного фильма: «Оказывается, человек – крепкий. Кричи, не кричи, а сознаваться в самом начале – это даже как-то неправильно». Ксюша тоже пережила одну страшную пытку – змеёй-Пераскей. После укуса она не могла встать и пойти в город, и опоздала на важнейшее дело всей жизни. Вот тогда ей было по-настоящему мучительно больно – больно и в теле, от макушки до пяток, и больно в душе! Что ей выдранные пальцы и зубы? Она бы стерпела все эти пытки охотнее, чем опять пережить то страшное опоздание. Она вдруг поняла, как Фаныч крепился, и так же смогла бы терпеть.
Под Фанычем скопилась вонючая лужа, его сломанные ноги болтались, как перебитые ветки, и жирное тело подрагивало. Пристяжные запарились и, наконец, по кивку Клока, отбрели от подвешенного на балке. Сам Клок подвалил к крышаку.
– Чё ты зашился, сука? Так и так амба тебе, давай раскрывайся, чё мурлыжить? Колись, где Посвист сначил, и отдохнёшь с лунным загаром!
– Клочара… – просипел Фаныч и уронил с губ тягучую нитку кровавой слюны. – Это тебе амба… тебя за беспредел самого… кончат… понял?.. Центральные – не фуцаны терпеть… ты ж не на меня лапу задрал, ты ж весь Центр на рамсы кинул… крысий хер тебе, а не Свист, понял? Скипер с Серого Каланчу крышевал. Хоть мочи, хоть мурлыжь, но ни чё, тебе, падле, не обломится…
– Вот ты душный какой… – беззлобно улыбнулся Клок. – На понтах весь, за Центр мне поясняешь, а как крышак крышаку подсвистеть мне малоха не хочешь. Ну не чё… – шмыгнул носом он. – Щас ты у меня как мизгарь на киче запоёшь.