Нели пощупала в мочке уха золотую серёжку. Такой безделушки: податливой, мелкой и мягкой – в доме она ещё не нашаривала.
– Хорошо, Нели, правда? – вырвала её Ксюха из размышлений.
– Хорошо чё, Курочка моя? – очнулась лычка.
– Хорошо, когда есть что-то своё. Когда есть что кому подарить.
*************
Всего одна Каланча, две тысячи прежде битых на тракте загонщиков, и перебежчики валят от них день за днём, но Скорбь не сдаётся и рамсы со Взлётными тянутся. Все подходы к Крысюковой Вышке – ими же обгорожены. Как Фаныча Халдея не подрежешь, как Чегмыза на сходняк не заманишь, как Версту хитрым вывертом не опрокинешь. Остаётся один путь – ломить.
Крысоеды со Взлётными насмерть месились в руинах, среди стопельников, под хлёстким осенним дождём. У себя на улицах Скорбные в хлам разгромили подосланные Клоком бригады, и лишь те, кто нападали вместе с Динамо, вышвыривали их с территории. Но Перуницу на все улицы и на всех Крысюков не растянешь. Халдей заманивал Клока в войну на износ. Плохо сбитое воинство Взлётных и без того часто грызлось между собой, и воевало: кто ловчей за других спрячется; не то что прижатые к своей Каланче Крысюки.
Проходили недели, а Каланча Крысоедов стояла. Ни Ксюша, ни лычка, ни уж тем более сам Клок не могли подобрать к ней верный ход. Перебежчики Скорбных в один голос твердили, что у Халдея завались крысиного мяса, и на запасах он продержится хоть до весны, да и самих перебежчиков с каждым днём уменьшалось.
Но, что хуже всего, Халдей втёр своим загонам с нахрапами, что они последние в Центре, кто за Право стоит и за старый конкретный порядок топит. В пику ему, всё, что творил со своими бандами Клок, выходило навыверт: он кидал нахрапов с добычей, забывал держать слово, злобы ради убивал перебежчиков, хотя те шли, вообще-то сражаться за Клока, своих ломтей прессовал, если те отступали в, или если ему вдруг казалось, что они задумали срез.
Ударили первые холода. Загоны Раскаянья начали мёрзнуть, а до Каланчи Скорбных так и не добрались. Многие, устав от резни, перебегали из одной банды в другую и подыскивали себе местечко получше, иногда вовсе сбивались в шайки ломтей и без банд начинали искать себе тёплый подвальчик для холодов. Раскаянье скукоживалось и распадалось, память о летних победах размылась в осенних дождях, а полной победы над Крысюками – и в помине не видно.
Ксюша в который раз за день поднялась на Тузы – Клок позвал.
– Чё тебе? – остановилась она перед ним в хате Фаныча. Клок обсиживался всё больше на Скиперской Каланче, на улицы, и на другие Вышки – носа своего не показывал, даже велел перетащить к себе грудастую статую нимфы с Кольца. До того расфуфыренные Скиперские Тузы разукрасились ещё и редутами стеклотары с густым чёрным осадком: бутылки и банки валялись под диванчиками и софами, на пухлых подушках и на большущей кровати Фаныча, батареями торчали на табуретках, кушетках и шкафах, перед зеркалами. Чем дольше затягивалась война, тем яростнее Клок пил, обжирался и гарменичал, словно уже всех подмял в городе.
– Замутка нарисовалась одна, – встал с золочёного кресла Крышак и зябко закутался в рыжую шубу. – Голодняк жмёт, жрать банде не че.
– Пробухал всё? – кивнула Ксюша на остатки еды в битых мисках и на бутылки с плесухой. На груди у Клока словно бусы поблёскивали три Посвиста, и каждый мог созвать диких зверей: и оленей, и кабанов, и расплодившиеся к осени стаи ворон.
– Бухай, не бухай, а хрючева на всех не надыбаешь: гуляш по коридору, отбивные по рёбрам у моих пацанов. Халдей, падла, на Каланче не свистит.
– И чё? Свистни сам, у тебя цацек на шее, как прибамбасов у шмохи.
Клок ядовито ощерился и зашипел, что аж изгаженная плесухой слюна потекла начерно.
– Ты с хера ли мне фасоны кидаешь, самая прошаренная, чё ли, ага?! У меня четыре Вышки на шее с загонами, – дёрнул Клок себя за цепочку с Посвистами. – Братва с каждой Каланчи по своим резонам охотится – из-за тебя, бикса, всё к херам полетело! Вороны прут – глушить некому: Скиперские с Лушами не просекают, как ворон чикать, из Карги пацанов – на кропаль, и мы в Раскаянье вороньё не мочили. Крысюковая волна на весь город пёрла, с неё все отжирались, и на дубак мяса затаривали, а нынче Халдей не свистит!