Анатолий Софронов
Берегите живых сыновей
Драма в трех действиях
Ковалев Павел Степанович.
Ковалева Дарья Алексеевна.
Ирина.
Корниенко Валентина Алексеевна.
Шабанов Борис Алексеевич.
Наталка.
Тепляшин Сергей Васильевич.
Максим.
Родичев Иван Ильич.
Барбарисов Михаил Михайлович.
Голль Федор Федорович.
Кирилл.
Действие первое
Квартира семьи Ковалевых. Полукабинет-полугостиная, в которой, по всем признакам, много времени проводит Павел Степанович Ковалев. Широкая тахта, пианино. На стенах — фотографии. Книжные полки, за стеклами которых тоже фотографии. Письменный стол с зеленой лампой. На столе — горки книжек, газеты. За окнами — московский пейзаж: новые дома с разноцветными балконами, подъемные краны в дымке раннего предвечерья. Лето, но окна закрыты. Посредине комнаты, за небольшим столиком с картами в руках сидят Ковалев, Тепляшин, Барбарисов и Голль. Перед ними — прикрепленный к столу лист бумаги, полная пепельница окурков. Барбарисов курит трубку.
Ковалев (поднимаясь от стола) . Хватит говорить о трагедиях! Надоело! Культ личности, культ личности! Что у вас, другой темы нет?
Голль (страстно) . Нет, надо говорить о культе личности! Надо. Чтобы никогда не повторилось. После долгого молчания люди хотят говорить.
Ковалев. Я-то знаю, что это за блюдо. Или грудь в крестах, или голова в кустах.
Барбарисов. Или крайнее истощение нервной системы.
Голль (Ковалеву) . В таком случае почему вы так раздраженно отвечаете?
Ковалев. Надоело. Вы бессонницей страдаете?
Голль. Бог миловал.
Ковалев. Миловал! А нас не миловал. Вам не приходилось просиживать ночи в ожидании одного телефонного звонка?
Голль. Сидеть у телефона — не самое страшное. Как полагаете, Сергей Васильевич?
Тепляшин (чуть насмешливо) . Полагаю...
Голль. Не любите, когда напоминают?
Тепляшин. Не люблю.
Голль. Все не любят. Вряд ли у вас остались светлые воспоминания об одиночке?
Тепляшин. Вряд ли, Федор Федорович, вряд ли. (Ковалеву.) Может, продолжим? У меня имеется крупный шанс собрать с вас подоходный налог.
Ковалев (с раздражением, отходя в сторону) . Погоди, Сережа. Бубны, черви... Погоди!
Тепляшин. Мы всегда бывали гуманны к противникам. Ты в ремизе, Паша.
Ковалев (Тепляшину) . Угадал, хочу оттянуть момент расплаты. (Бросает карты, закуривает.)
Барбарисов. Двенадцатая сигарета.
Ковалев. Я не затягиваюсь.
Барбарисов. Снова будешь жаловаться на бессонницу?
Ковалев. Если человек перестал жаловаться, он уже не человек.
Голль. Говоря так, вы косвенно поддерживаете меня?
Ковалев. Я не человек, я — пенсионер.
Барбарисов. Все люди потенциальные пенсионеры.
Голль. В сберегательной кассе я встречаюсь с ними. Девушки за окошечками больше всего страдают от пенсионеров.
Барбарисов. Представляю, какой ужас будете наводить вы, когда станете обладателем пенсионной книжки.
Голль. К счастью, у меня никогда не было нервного истощения.
Барбарисов. Еще не поздно.
Голль. Возможно, оттого, что я никогда не получал персональных пайков и окладов.
Барбарисов. Тут вы опоздали непоправимо.
Голль. И персональных машин.
Барбарисов. И это трудно поправить.
Голль (настойчиво) . Но у меня был сын... Кроме Кирилла, Федор... И его нет. Федора нет.
Ковалев (отрывисто) . Сыновей у многих нет.
Голль. Известно, ваш погиб. А я... Я ношу фотографию — и все. Мальчишка в пилотке.
Тепляшин (просто) . Многие отдали свою жизнь за Родину.
Голль. Я не о том. (Достает фотографию, передает Тепляшину.) Без вести пропавший. Федя. Мог стать математиком. У него были способности.
Ковалев (как бы успокаивая) . Младший ваш заканчивает институт.
Голль. Да, Кирилл заканчивает институт... Но я не о том. (Ковалеву, указывая на фотографию.) Правда, честные глаза?
Ковалев. Какого года рождения?