Ковалева. Ну... в дом отдыха... или в поездку, туристскую...
Ковалев. Я в жизни никогда не был туристом!
Ковалева. Но многие же ездят? Почему ты ставишь себя в особое положение? Почему не доверяешь мне?
Ковалев. Кому?.
Ковалева. Мне бумага нужна для конспекта. Стол закрыт,,. Раньше так не было.
Ковалев (смущенно) . Людей много в доме.
Ковалева. Чужих-то нет?
Ковалев. Тебе бумага нужна или психология? (Достает ключ.)
Ковалева. Бумага.
Ковалев (открывает стол, достает пачку бумаги) . Достаточно?
Ковалева (беря бумагу) . А что ты пишешь?
Ковалев (уклончиво) . Так, статью одну...
Ковалева. Ты ничего о ней не говорил.
Ковалев. Закончу — почитаешь... Должна быть довольна, дело нашел.
Ковалева (настойчиво) . О чем статья, Паша?!
Ковалев. Так, в общем... О винограде... (С усмешкой.) Ты же знаешь, виноград — моя слабость. (Закрывает ящик. Прячет ключ в карман.)
Ковалева. Паша, Паша, нельзя так замыкаться, в себе. Мы не на острове живем. Вокруг нас люди...
Ковалев. Разве еще остались?
Ковалева. Ты уже никого не видишь... Так не положено. Хоть бы о дочери подумал.
Ковалев. Думаю... А что с дочерью?
Ковалева. Она все дальше отходит от нас.
Ковалев. Не преувеличивай.
Ковалева. А ты не преуменьшай. Только и знает одного Кирилла...
Ковалев. Это почему же?
Звонок. Ковалева уходит и возвращается с Голлем.
Ковалева. Простите, Федор Федорович... Ирину вызвали.
Голль (подозрительно) . Куда?
Ковалева. Пришел Максим...
Голль. В институт?
Ковалева. Не сказала.
Голль. Кирилл исчез!
Ковалева. Как исчез?
Голль. Сказал — в институт. Я позвонил — в институте не был!
Ковалева. С ними должен быть Максим...
Голль. Вы уверены? Павел Степанович, уделите мне время.
Ковалев. Пожалуйста!
Ковалева уходит,
Голль. Я решаюсь к вам обратиться, Павел Степанович.
Ковалев. Садитесь. Курите. (Закуривает.) Пульку мы никак не закончим.
Голль (глухо) . Я думаю о другой пульке.
Ковалев. Надо завершить предыдущую... Соберемся, не беспокойтесь.
Голль. Беспокоюсь... Очень беспокоюсь... Мы говорили о колесе... колесе истории.
Ковалев. Оставьте вы колесо в покое! Пусть идет своим ходом.
Голль (трагично) . Не могу! Не могу, Павел Степанович! У меня остался только один сын! Один! И я один. Нас двое в этом мире. Я не хочу закончить жизнь в полном одиночестве!
Ковалев. Почему так мрачно?
Голль. С Кириллом что-то происходит. Он не спит, мечется. Над ним собираются тучи. Мальчика могут исключить из комсомола.
Ковалев. За выступление? Да что вы?!
Голль. У него было несколько... выступлений. А как же он найдет работу, если его исключат?
Ковалев (отмахнувшись) . Федор Федорович, эти времена миновали.
Голль. Не скажите! Не скажите! Его профессия — английский язык. Не допустят работать с иностранцами.
Ковалев. Можно преподавать, переводить... Выбор большой.
Голль (внимательно слушая) . Значит, вы что-то предполагаете?! Но он может сделать что-либо с собой! Наложить руки. У него ужасное настроение.
Ковалев. Руки его понадобятся для более производительных дел... Но, откровенно говоря, о сыне вам бы следовало подумать раньше.
Голль. Неужели уже поздно?
Ковалев. О детях беспокоиться никогда не поздно. Почему вы, отец, не бережете его?
Голль (в смятении) . Я не берегу?! Да я всю жизнь посвятил ему!
Ковалев. Кого же вы воспитали? В двадцать два года — и ничего святого! Все кругом дураки! А эти дураки впроголодь строили города. Возводили заводы. Эти дураки на рейхстаге своей кровью написали слово «мир». Это не зачеркнуть никаким культом личности! Да, это были тяжелые, тяжкие времена! Таких не придумаешь! Чем дальше живем, тем больше понимаем, от чего мы избавились. Но мы работали. Партия. Люди. Мы. Весь народ. И вы! Да, и вы! А сколько за нами пошло народов? Сколько людей на всех континентах? Слушал я вашего Кирилла у Тепляшина. Прямо скажу — противно.