— Поверьте, Юрий, ни на лимузин, ни на карету я не рассчитывала. У вас великолепный железный конь! — рассмеялась Наташа, и тяжелое чувство, что оставляет деда одного, развеялось.
— Постойте, давайте я помогу вам! Ножку на ступеньку. Осторожненько, скользко! Вот так, ага.
Ее неуклюжий кавалер уселся с довольным пыхтением на место водителя, потер руки, подул на них и важно повез свою прекрасную спутницу на два квартала вверх и один направо — на бал. Наташа улыбнулась и укуталась в меха, пряча вздох — как бы ни был положителен в своей милой простоте Юрий Васильевич, она даже думать боялась о том, что станет делать, если тот вдруг решит ее поцеловать. В голове кружило разное: от «стерпится-слюбится» до «не под венец же везут». Наташа с угасающей надеждой всматривалась в темную улицу, словно впереди в последний момент вспыхнут фары серебристого Форда, Игорь рывком откроет дверь, наставит антикварные пистолеты на Юрия и скажет что-то типа «Тихо, Маша, я — Дубровский», затем подхватит ее на руки и… «Только бы не поскользнулся», — совсем некстати подумала Наташа и опять вздохнула. Разочарование и вправду имело привкус горечи, а на ночной дороге никто так и не появился. Совсем.
Калганов гнал по трассе, не отвлекаясь и глядя перед собой. Он все оставил позади: Снежану, погром в квартире, Краснодар… Но трудный день догонял туманами и скользотой. Машин впереди было мало, красные огни их габаритов исчезали в белой клубящейся завесе, а черные поля терялись где-то между небом и землей. Игорь старался не упустить из виду едва различимую дорогу, и напрягался всем телом, чтобы почувствовать сцепление шин с асфальтом.
Затея Калганова была дурацкой для любого здравомыслящего ума, но здоровая мысль — это не то, что преобладает в голове человека, заболевшего любовью. И тут уже не важно, свалились ли чувства внезапно или подкрадывались постепенно, предательски отвоевывая уголок за уголком, в любом случае мысли становятся навязчивыми, сердце бьется, словно хочет вырваться из грудной клетки, гормоны бушуют, а воображение становится воспаленным. Разве это не болезнь?
Ехать в ночь под Новый год, по жуткой дороге, к поправшей всю его гордость женщине, важную часть жизни которой составляет дерзкий старик с ружьем? Стремиться предстать перед ней именно до того, как пробьют куранты? Мчаться триста километров, просто чтобы заглянуть ей в глаза? — Да, так! И только так! — сказал бы Калганов и прибавил газу.
Увы, сотрудник ГИБДД Илья Пухаренок, злой на весь мир за то, что дежурство выпало в праздник, а также не снискавший счастья в личной жизни, вынырнул из-за кустов возле станицы Динской и поднял полосатую палочку с коварной усмешкой царя Менелая, препятствующего встрече Париса и прекрасной Елены из Трои.
Ругнувшись, Калганов свернул к обочине и остановил автомобиль.
— Превышаем. Документики, — потребовал Пухаренок, предварительно представившись по форме.
Игорь протянул документы и улыбнулся натужно:
— С наступающим! К женщине спешу. Извините, если немного нарушил.
— А чего к ним спешить-то? — проворчал Пухаренок, которому на днях дала от ворот поворот пышнотелая Людмила, продавщица из сельмага. — Немного, говорите? Сто семьдесят километров в час при такой видимости — это не пустячок. Давайте-ка на алкоголь проверимся.
— Я не пил, — с трудом сдерживаясь, сказал Игорь и достал еще одну купюру из портмоне.
Пухаренок якобы равнодушно взглянул на деньги и потребовал:
— Выйдите из машины, гражданин Калганов.
— Какие проблемы вообще? — вспыхнул тот.
— Выйдите из машины, — повторил инспектор и поманил кого-то жезлом. — А номера почему московские?
— Служебные.
Игорь увидел краем глаза второго представителя властей, спешившего из темных кустов. Пришлось подчиниться. Калганов с беспокойством взглянул на часы на запястье — стрелки ползли к полуночи слишком быстро, слишком! Черт!
— Я тороплюсь, давайте скорее!
— Торопиться надо не спеша, не превышая 90 километров в час вне населенных пунктов — в соответствии с правилами дорожного движения, — глубокомысленно изрек Пухаренок.
В фойе культурного центра у Наташи разбежались глаза: лакеи в ливреях с позументами и седых париках принимали у посетителей верхнюю одежду, на лестнице совещались о чем-то четверо гусар, а у колонн, у гардеробной, на входе в зал важно дефилировали дамы, одетые в пышные платья, пусть и не совсем Викторианской эпохи, но вполне приличествующие такому событию, как бал. Судя по благостному облегчению на лицах, многие приглашенные, как и Наташа, на балу были впервые и, возможно, так же до последнего опасались, что окажутся «белыми воронами» среди одетых современно гостей.
Мужчины были во фраках и смокингах, с бабочками и без них, имелась пара военных с соответствующей выправкой и даже один казак с саблей. Наверняка на Юрия Васильевича с его квадратной фигурой и выступающим пивным животиком фрака не нашлось, поэтому он ограничился добротным костюмом. Подав Наташе руку, спутник провел ее в залу, украшенную алыми и зелеными лентами и маленькими искусственными елочками на высоких тумбах. В глубине невысокой сцены, в алькове из присобранных портьер, разместился симфонический оркестр. Фрачные музыканты грянули «Марш Радецкого» Штрауса, зал наполнился живыми звуками, и Наташа благодарно взглянула на потеющего от волнения Юрия Васильевича.
— И правда бал! — радостно воскликнула она, еле сдерживаясь, чтобы не захлопать в ладоши.
— А как же, — крякнул тот и промокнул платком покрасневший лоб.
Величественная и очень широкая дама в бело-голубом наряде встретила их у входа и, посмотрев на билеты, чинно известила, что здесь есть зал Дебютантов, где можно вспомнить, как танцуют вальс или польку, и просто двигаться, не стесняясь; есть Бальный зал и Фуршетный, есть Зал для покера и Молодежных увеселений.
Наташе выдали Бальную книжку и веер, объяснив хитрости его использования, которые она с восторгом запоминала. Боже, боже, здесь все было по-настоящему: паркет, скрипачи, манеры, пастельные, как цветочные бутоны, туалеты! Разве только Юрию Васильевичу здесь было явно не по себе.
«Тем более ценен его поступок. Практически подвиг и самопожертвование», — решила Наташа и озарила его улыбкой.
Под «Полонез Огинского» они проследовали в Фуршетный зал. На устланных белоснежными скатертями столах выстроились рядами бокалы с шампанским, на многоэтажных блюдах не иссякали тарталетки и миниатюрные угощения.
— Жалко, Оливье тут нет, — вздохнул Юрий Васильевич и положил на картонную тарелочку пятую тарталетку с крошечными кусочками ветчины.
— Жалко, но в благодарность за приглашение обещаю угостить вас очень вкусным Оливье, по старому секретному рецепту. Дедушка точно не съест все до утра, — лучезарно пообещала Наташа, заставив спутника зардеться и проглотить тарталетку, не жуя.
Наташу закуски не интересовали. Только чтобы составить компанию Юрию, она взяла шампанское и пирожное. Впрочем, здесь, как и в других залах было любопытно рассматривать людей, в большинстве своем столь современных и лишенных аристократичности, что бальные наряды и гусарские мундиры на них казались чем-то чужеродным. Конечно, не балетная пачка на трактористе, но далеко не комильфо. Тем не менее, дело было совсем не в костюмах, а в чем-то несравнимо большем. Молодежь шутила, усиленно пытаясь обойти в речи привычный слэнг и возродить язык Пушкина. Мужчины вспомнили о галантности и достоинстве, дамы — о том, что они дамы…
«Все же это прекрасно, — размышляла Наташа, поигрывая пластиковым веером, — люди тянутся к тонкому, к культуре, к изяществу. Даже Юрий Васильевич». И сама с гордостью почувствовала себя причастной к возрождению губернских традиций и русской культуры, так беспощадно утраченных в обществе потребления и всепоглощающей коммерции.
Наташа терпеливо дождалась, когда ее внушительный ухажер, наконец, оторвется от фуршетного стола, и они вернулись в Бальную залу. Под Венский вальс юноши во фраках закружили девушек в белых платьях. Под звуки вальса их юбки взметались над паркетом, позволяя видеть туфельки и тонкие щиколотки, затянутые в чулок. Профессиональные танцоры, — догадалась Наташа и была очарована: ей хотелось стать юной, тонкой, звонкой, чтобы кавалер так же легко поднимал ее, как ту очаровательную прелестницу в диадеме на пепельных волосах. Но Юрий Васильевич пыхтел, отирал пот и, судя по взглядам в сторону фуршета, опять мечтал о бутербродах. Он изредка вынимал мобильный телефон из кармана и отвечал кратко: «С Новым! Спасибо! Я перезвоню». А затем скучал и мучился, отчаянно скрывая зевоту.