Она успокаивается сразу же, но я всё равно опускаю её на кровать, ложусь рядышком и приближаю её к груди. Ритмичные причмокивания и небесные глазки действуют на меня успокаивающе. Больше не кажется глобальным то, что казалось пять минут назад. Перебесится, перемелется.
Сама не замечаю как засыпаю. Мне снится чернота и детский плач. В этой черноте не видно ничего вокруг, но я чувствую, что иду на плач не одна — где-то рядом со мной, наощупь, так же блуждает Илья.
Открываю глаза, потому что нежная ладошка дочери касается моей щеки. За окном уже светит солнышко, а значит, что пора просыпаться. Я опять кормлю её, мою малышку. Сытую и довольную перекладываю в люльку, осторожно ступаю по полу и выхожу из комнаты.
Ещё в прихожей замечаю, что вещей Ильи, как и его самого, нет. Наверное, я испытываю странное облечение, но в то же время глубоко в душе висит всё тот же неподъемный груз.
Ставлю на плиту чайник, завариваю себе крепкий кофе и делаю глоток. Тошнота моментально подкатывает к горлу, поэтому я быстро ставлю чашку на поверхность, проливая несколько коричневых пятен на столешницу и бегу в уборную. Меня рвёт. Сильно, долго, до желчи и пустых позывов. Когда поднимаюсь с места, то открываю аптечку, где с давних времен у меня лежит несколько тестов. Открываю один, мочусь на него, засекаю время.
Сколько раз я мечтала об этом, чтобы родить ребёнка от Громова, а сейчас молюсь о том, чтобы ничего не вышло. Цикл после родов у меня нестабилен, поэтому я не могу сказать, если ли у меня задержка… Просто интуиция сработала, что нужно проверить.
Три, два, один… Беру в руки тест и, тяжело вдохнув, в смятенных чувствах, вижу, что там пусто.
Глава 42.
Альбина.
— Ты прости, Аль, прикрыть не получилось. Шеф явился в ординаторскую и, словно ментовская собака, на нюх тебя искал, — произносит Дашка, когда я направляюсь в сторону больницы.
— Ничего страшного, Даш. Я просто испугалась вчера. Опека нагрянула так неожиданно, что это выбило меня из колеи.
А ещё фото Ильи с Соней, а ещё угрозы Ромки. Такое впечатление, что кто-то свыше решил меня окончательно добить. Но обо всем этом Даше не обязательно знать.
— Надеюсь, ты едешь на работу? Шеф будет в ярости, если ты сегодня не явишься.
— Да, еду. Сейчас застряла в пробке на проспекте, скоро буду.
С этими словами я отключаюсь и непроизвольно проверяю на телефон на наличие пропущенных вызовов или входящих сообщений от Громова. Мысленно даю себе по рукам и устремляю взгляд на дорогу.
— Альбина Сергеевна, Вас заведующий искал, — произносит медсестра, едва я переступаю порог отделения хирургии. — Сказал, что по очень срочному делу.
— Спасибо, Жанна, уже бегу.
Несмотря на внутреннюю холодность и спокойствие меня потряхивает. Особенно сильно, когда я миную ординаторскую и переступаю порог кабинета Валентина Сергеевича. Он вальяжно восседает в своём любимом кожаном кресле. При виде меня хмурится, просит присесть напротив него и захлопывает крышку ноутбука.
— Вчера ты сорвала рабочий день, Кудряшова, — произносит серьезным тоном.
— Я понимаю, — опускаю глаза в пол, ощущая себя маленькой провинившейся девочкой, которую ругают родители за плохую оценку. — У меня были на то серьезные причины. Я могу написать объяснительную, если нужно.
— Дарье пришлось разрываться на две операционных, — будто бы не слышит он. — К счастью, ничего серьезного не случилось, и она справилась.
Мне хочется спросить, почему он, как заведующий отделением хирургии, не смог ей в этом помочь, но понимаю, что я сейчас не в том положении, чтобы спорить.
— Знаешь, чем это пахнет, Ева? — спрашивает, нахмурившись. — Увольнением по статье.
Тело становится ватным, а воздуха в легких не хватает. Я закрываю глаза и потираю виски, переваривая услышанное. За что? Почему? Как так вышло? Почему хирурга-алкоголика выперли с работы по собственному желанию спустя несколько десятков лет пьянства, а меня увольняют за один несчастный промах.
— У меня грудной ребёнок, — зачем-то прикрываюсь дочкой, ощущая себя при этом особенно жалкой.
— Знаю, поэтому и прошу тебя, Альбина, написать заявление по собственному желанию, — уже не так строго произносит заведующий.
— Я люблю свою работу, Валерий Сергеевич, — произношу, откашливаясь. — Дайте мне один-единственный шанс…