— Какое именно рукоприкладство?
— Ну, знаешь, Николас, бывают такие поэты, которые пишут настолько заунывно и при этом технично, что их стихи называют поэзией поэтов. Вот так оно и было. Рукоприкладство рукоприкладчиков. Но только рукоприкладство, и все.
— Она удовлетворила тебя руками. А как же твои права и привилегии, дорогой мой малыш?
— У меня были права и привилегии. Я удовлетворил руками ее. Первым.
Утром он принес Глории завтрак в постель: чай, тосты, йогурт, разрезанный на дольки апельсин. Он сказал:
— Поверь мне, я не жалуюсь. Но все это выглядит слегка архаично. После Италии.
— В Италии, — ответила Глория, держа чашку обеими руками (простыня пересекала ее грудь, словно лифчик шириной с кровать), — был курортный роман. А сейчас у нас другое, что бы это ни было. А теперь ложись.
Она сказала, что он может продолжать встречаться с Алексис (которая знала про Глорию и не возражала), — но больше ни с кем.
— Я страшный ипохондрик, — сказала она. — И мне необходимо знать, где ты был.
То был единственный раз, когда она провела у него ночь.
Сентябрь.
— Глория только что ушла. Она приходила на скромный ужин.
— О, — говорит Николас. — Значит, тебя, я полагаю, как следует отдрочили.
— Это для нас уже пройденный этап. Я ублажаю ее орально. А потом она орально ублажает меня. Позицию шестьдесят девять она не одобряет. Говорит: «Так невозможно уделить этой штуке полное внимание, которого она столь сильно заслуживает».
— Покладистее и быть не может. Разве что когда глотает.
Кит рассказывает ему про зловещий изыск.
— О господи.
Октябрь.
— Глория снова заходила. За минеральной водой.
— О. Значит, у тебя, я полагаю, как следует отсосали.
— Это для нас уже пройденный этап. Теперь можно делать все, что угодно. При условии, что уложишься в тридцать пять минут. — Он говорит дальше, довольно долго. — Она сказала: «Задница вроде моей быстро приучается пользоваться всяким случаем». Подумать только… Как ты считаешь, полиция про Глорию знает?
— Очевидно, нет.
— Нет. Потому что иначе…
— Они бы вмешались. В конце концов они непременно до нее доберутся.
— Наверное, ты прав. Бедняжка Глория. Мы к ней сходим.
Николас говорит:
— Нет, это я к ней схожу. И к тебе я тоже схожу. Ты будешь сидеть в другой тюрьме. Для мужчин.
Вердикт Глории по части поэзии, серьезно обдуманный, был таков: «По-моему, такие вещи лучше всего оставить старикам. Серьезно. У тебя столько всего этого в голове — другой бы на твоем месте постоянно лил слезы ручьями».
В конце ноября он навестил Вайолет в приюте для молодых женщин, основанном Армией церкви, на углу Мэрилбоун-роуд и Козуэй-стрит. Армия церкви — он думал, что это означает совместные усилия. Однако Армия церкви была особой сектой, Церковью воинствующей — организацией ныне здравствующих верующих-христиан, рвущихся в бой с мировым злом. Вайолет сидела в комнате отдыха, замолкшая девушка в обществе всех остальных замолкших девушек, и под глазом у нее красовался огромный, черный-пречерный синяк. К Рождеству она вышла, и жизнь ее снова пошла своим чередом.
Над речкой… над речкой ива. Над речкой ива… Над речкой ива свесила седую листву в поток.
Чем они все занимались в 1978-м
— Кит, — произнес аппарат. — Это Глория. Меня можно найти в номере шестьсот тринадцать в «Хилтоне», в аэропорту Хитроу примерно до девяти пятнадцати. Мой рейс задержан. Целую.
— Кит, — произнес аппарат. — Это Глория. По дороге из Бристоля в Бат есть вполне приличный маленький трактир под названием «Голова королевы». Жди там в субботу после обеда. Комнаты у них есть. Я спрашивала. Целую.
— Кит, — произнес аппарат. — Это Глория. Куда…
Он берет трубку.
— Куда ты запропастился? Короче. Сегодня вечером шекспировский бал. Виолой я быть не могу. Всем раздали по одной пьесе на группу. Боятся, что все оденутся Ромео или Джульеттой. И нам достался «Отелло».
— Значит, ты — Дездемона.
— Нет. Дездемону захапала Присцилла, — говорит она (Присцилла — старшая сестра Хью). — Так что пришлось мне пойти в библиотеку и прочитать все от начала до конца. Ты ведь куда-то пропал.
— Извини, мне пришлось ехать за Вайолет, чтобы взять ее на поруки. Николас в Тегеране. У них там революция.
— Давай по делу.
— Ну, там, в «Отелло», с женщинами негусто. Наверное, ты можешь быть Эмилией. Миссис Яго.
— С какой стати мне быть этой старой кочергой? Я остановилась на Бьянке. Ну, знаешь — шлюха Кассио. Я хочу показать тебе свой наряд. Буду около шести сорока. А такси оставлю ждать у входа. Насчет Бьянки — это меня озарило. Гораздо лучше, если у меня будет такой вид, будто меня только что поимели. В шесть сорок. Я буду вся покрыта тряпьем и намазана гримом. И знаешь что? Отелло при виде Кассио становился пидором. Целую.