— Сойдемся, — ответствует Эхо. — Сойдемся, сойдемся, сойдемся.
* * *Вот что пишет наш историк-марксист:
Почему выдающимся модельерам — породе, печально известной своей неспособностью к анализу, — порой удается предвидеть положение вещей лучше, чем профессиональным предсказателям — один из наиболее темных вопросов в истории, а для историка культуры — один из наиболее важных.
Так каковы же портновские хроники рассматриваемого периода? Готовясь к поездке в Италию, Кит позаботился о том, чтобы привести в общепринятую норму свой не особенно обширный гардероб: джинсы, рубашки, футболки и единственный костюм. Но видели бы вы его весной, рыщущим взад-вперед по Кингс-роуд вместе с идентично одетым Кенриком: сапоги из змеиной кожи на высоком каблуке, брюки-клеш, ремень, массивный, как якорь, рубашка с рисунком «восточный огурец», военный мундир с золочеными эполетами, а вокруг шеи повязан замызганный шелковый шарф.
Что касается девушек — взять, к примеру, хоть ту же Шехерезаду: скромные сандалии в стиле Клеопатры (на каблуке рюмочкой), дальше — огромная протяженность голой коричневой икры и бедра, два упругих стебля, идущие все вверх и вверх, все дальше и дальше, дальше вверх, и наконец, в самый последний момент (все уже готовы умереть от растущего напряжения), — соцветие в форме легкой летней юбки, едва ли шире ремешка часов; затем — еще одна протяженность (влажная впадина пупка), берущая начало убедительно низко на бедрах, заканчивающаяся собранной петлей прозрачной блузки, а в завершение — ничем не скованная ложбинка на груди.
Подводя, в некотором приближении, итоги: ребята одевались как клоуны, с готовностью (и они были совершенно правы) отказавшись примерно от трети своих владений, не выставляя никаких условий. А девушки? Было ли это — все это выставление напоказ, — предназначалось ли оно для того, чтобы подсластить пилюлю перехода власти? Нет — ведь прийти к власти им предстояло так или иначе. Или таким способом они говорили спасибо? Может быть, но прийти к власти им предстояло так или иначе. Нынче ему кажется, что выставление напоказ было выставлением — не женской власти, конечно, нет, но женского величия.
* * *Стоя над раковиной в своем кабинете, или студии, в дальнем конце сада, Кит обрабатывал рану на тыльной стороне ладони. Получил он ее в начале марта, когда костяшки его кисти вступили в нерешительный контакт с кирпичной стеной. Теперь ранение находилось на стадии третьей корочки, однако он по-прежнему его обрабатывал, промокал, дул на него, лелеял — бедная его рука. Эти маленькие боли походили на маленьких домашних животных или на растения в горшках, которых внезапно поручали твоим заботам; их надо было кормить, или выгуливать, или поливать.
Стоит пройти полувековую отметку — и плоть, покрывающая человека, начинает истончаться. А мир полон лезвий и колючек. Пару лет твои руки изрезаны и исцапараны, словно коленка школьника. Потом приучаешься предохраняться. И продолжаешь этим заниматься, пока, под конец, не начинаешь заниматься одним только этим — предохранением себя. Пока же приучаешься к этому, ключ от двери — гвоздь, торчащий из двери, заслонка почтового ящика — нож для резки мяса, а сам воздух полон колючек и лезвий.
* * *Стояло 10 апреля 2003 года, и Кит читал газету в кафе. Багдад пал. Эта новая битва, между исламом и христианством: детская, но настойчивая мысль (пришедшая Киту от раздавленного в нем поэта) была примерно такая: но ведь когда-то мы так хорошо ладили, верующие и неверные… Борьба, по сути, шла не между разными религиями или разными странами. Борьба шла между разными столетиями. Как назовут ее будущие историки? Возможно, Войной времени или Войной часов.
Тайная полиция режима, который только что свергли, звалась Джихаз ханин. В нее входили пыточные подразделения, чьи оперативники были адептами боли. При этом Джихаз ханин переводилось как «инструмент желания». Эту фразу он мог понять лишь в одном смысле — как описание человеческого тела.
* * *Его рана, рана иного рода, маячила перед ним в итальянском замке. Она была чувственной противоположностью боли: ее орудия блаженства, губы, кончики пальцев. А что осталось после всего? Ее кандалы, тавро.
Все это было здесь, повсюду вокруг них. Что им, юным, оставалось делать? Реакция на перемены, перестройку власти: вот через что они начинали пробираться на ощупь, вместе с миллионами других. То была революция.
Видишь, что уходит, видишь, что остается, видишь, что приходит.
КНИГА ВТОРАЯ Сердцезвон
1. Куда смотрит полиция?