Лицо Береники изменилось, когда брат заговорил с ней легким тоном. Грозная складка между бровей исчезла, она опустила длинные ресницы, из-под них блеснул торжествующий взгляд.
– Это опасное, иногда обоюдоострое оружие, – пробормотала она.
Агриппа напряженно смотрел на нее.
– Я лучше знаю Беренику, – медленно произнес он. – Она не положит руку в огонь, который сама зажгла. Она будет спокойно смотреть на сгорающего там врага и потушит своими нежными пальчиками остатки тлеющей золы.
Голос его становился все более и более вкрадчивым, было какое-то обаяние в его мягком, мелодичном звуке – как во взоре змеи, которая гипнотизирует свою жертву Береника даже не тронулась с места, когда она закончила говорить. Она только тихо положила свою полную белую руку под откинутую голову, и грудь ее учащенно поднималась и опускалась.
– А если я исполню то, чего ты желаешь?
Он пристально взглянул в ее глаза.
– Только одного Веспасиана цезарь еще уважает и боится. Он единственный может принести вред Иудее и нам. Веспасиан же любит своего Тита до безумия. Если Тит скажет, что обвинение против Агриппы ложно, Веспасиан скажет то же самое. Если Тит будет того мнения, что войну надо вести осторожно, чтобы оставить противникам время для раскаяния, Веспасиан будет того же мнения, и если Тит сочтет Агриппу подходящим, достойным правителем Иудеи, Веспасиан возвестит цезарю, что Агриппа единственный человек, кому следует доверить это место.
– Ну, а дальше?
– Затем Тит будет правителем Сирии и глаза Тита будут устремлены на улыбку Береники. Он не заметит, как властители Азии снова соберутся вокруг Агриппы, он не услышит звона оружия, которым иудейский народ снова начнет опоясываться, не увидит, как стены Иерусалима будут возвышаться до небес и как на вершинах гор поднимутся крепости, а в гавани появятся тысячи гребцов, управляющих флотом Агриппы.
– А потом?
– Потом Береника откроет хранилища своих богатств, и, как подземный поток, золотая река разольется, заливая далекую Британию, Галлию, Германию. И повсюду восстанут варвары против Рима. А когда все поднимутся на Рейне, Дунае и у Гальского моря, когда солнце Азии, Африки и Эллады будет уже редко освещать римского орла, тогда Береника взойдет на самую высокую ступень священного храма иерусалимского и, как пророчица, издаст трубные звуки, перед которыми падет иго римлян, как некогда пали иерихонские стены.
Неужели позор может породить славу?
А ее покроет позор, если она, надругавшись над божеским заветом, отдастся врагу и язычнику. Неужели величие может быть куплено позором? Она невольно сделала отрицательный жест.
Агриппа не обратил на это внимания. Он спешил объяснить Беренике, чего он смертельно боялся. Завтра день обвинения и суда. До тех пор все должно быть сделано. Тотчас по прибытии Тита Веспасиан отправится с ним на вершину Кармеля вопрошать иудейского Бога о решении судьбы. Там все должно свершиться. Он ей это предоставляет. Ее дело воспользоваться минутой.
Она едва слышала его слова. Совершенно бессознательно она поднялась и направилась к выходу.
Агриппа следовал за ней.
Тогда жесткая складка появилась у ее губ и она презрительным взглядом окинула брата. Он отшатнулся и долго с изумлением смотрел ей вслед. Потом он улыбнулся.
– Она все-таки согласится.
Глава IV
– Воды, – простонал старик.
Врач вопросительно взглянул на Этерния Фронтона.
– Какой живучий, – проронил тот, отрицательно качая головой, глаза его сверкнули холодной насмешкой.
Сильвий дрожал от негодования, ставя на место уже взятый им в руки кувшин с водой.
Это было ужасно.
Врач перевязал рану иудея и дал ему лекарство, чтобы сохранить в нем сознание. Тогда к нему подошел Этерний Фронтон и стал допрашивать, откуда он пришел, что ему нужно в Птолемаиде, и состоит ли он в сношениях с Иоанном из Гишалы.
Старик крепко сжал губы, чтобы не испустить ни звука, глаза его с презрением глядели на римлянина.
– Будешь ты отвечать? – спросил тот.
Раненый только улыбнулся.
Вольноотпущенник тоже улыбнулся зловещей улыбкой. Потом он сказал врачу одно только слово.
– Соли…
Сильвий это слышал и побледнел, а врач с ужасом отшатнулся от Фронтона. Но тот еще раз сделал ему знак головой – властный, нетерпеливый, угрожающий.
Дрожащими руками врач снова развязал повязку и положил на рану платок, пропитанный соленой водой.