Что? Очевидно, ему было стыдно за Курта, стыдно за то, что делала его Германия с русским народом.
Но сам он боялся этой Германии, фашистской Германии, которая насильно надела на него шинель, вручила винтовку и скомандовала: «Марш!..»
Наружная дверь бухнула, вошёл Курт, громко топая сапогами, и Макс поспешно вышел из кухни в большую комнату.
Несколько раз, когда Макс оставался один, он стеснительно клал на стол плитку шоколада или трубочку леденцов. И когда Елена Викторовна отказывалась принимать подачки, упрашивал:
— Для киндер, для дети… Для Колья…
Но при Курте он старался не оказывать Матрёниным никакого внимания.
После случая в доме Готмана Коля и Сергей со дня на день ждали грозы.
Шутка ли — Калачёв и Ревок из-под самого носа немцев выкрали заместителя начальника и старшего писаря брянской полиции. Да к тому же оказалось, что Готман вроде бы и не предатель, а заодно с партизанами!
Правда, Калачёв ни Серёге с Колькой, ни Зинке прямо об этом не сказал. Но Зинка ведь не дура! Она всё собственными глазами видела.
Да, гроза вот-вот могла разразиться, но её почему-то не было.
Дня через три после этого происшествия Колька проснулся и удивился: в доме стояла непривычная тишина. Ни Курт, ни Макс не гремели сапогами, не насвистывали, как обычно, даже голосов их не было слышно.
— Дрыхнут? — спросил Коля.
— Нет никого. Как вечером ушли, так и не возвращались. Может, что случилось? — пожала плечами мама.
Колька быстро оделся, выскочил на улицу.
Когда Колька влетел во двор комендатуры, он сразу догадался, что ночное отсутствие их постояльцев никак не связано с исчезновением брянских полицейских чинов.
Во дворе стояли повозки и грузовики, солдаты загружали их ящиками и тюками.
«Смываются! Вот почему суматоха. Им теперь не до партизан!» — радостно подумал Колька и бросился разыскивать друзей.
Серёга и Мишка топтались возле сарая и молча глядели на происходящее. Капустка — кругленький, как колобок, — подскочил к Кольке и шёпотом сообщил, что ночью человек пятьдесят фашистов уже уехали из города по Людиновской дороге. Он сам слышал, как солдаты говорили между собой, что их направляют к Сухиничам и Песочне.
— Вот это да! Там же линия фронта! Сухиничи и Песочня совсем рядом, ну километров, наверное, сто от Дедкова! Значит, наши там здорово нажимают! — Колька, забыв об осторожности, радостно бросился к Серёге.
Но тот крепко взял его за плечо:
— Цыц! Вы что раскудахтались? На вас же смотрят!
И тут же сделал Кольке подножку, повалил в сугроб. Пусть думают, что пацаны просто решили погреться.
Как раз когда они забарахтались в снегу, с крыльца послышался голос полицейского:
— Эй, особая команда, к господину Готману!
ЧАСЫ С БОЕМ
Иван Фридрихович прохаживался по кабинету, изредка останавливаясь у окна и бросая беглый взгляд во двор, где метались фашисты. Староста был в чёрном костюме, белой сорочке с чёрной «бабочкой». У стола по стойке «смирно» застыл полицейский в коротком полупальто, перехваченном солдатским ремнём с тусклой алюминиевой пряжкой, на которой было рельефно выписано «Гот мит унс» («бог с нами»). На рукаве — повязка с фашистской свастикой.
В распоряжении старосты — а значит, и во всём Дедкове — было двое полицейских. Все жители знали их в лицо, но кто они и откуда, с уверенностью никто сказать не мог. Говорили, что это бывшие красноармейцы, изменники и что староста назначил полицаями их, а не местных, чтобы они, дескать, свирепствовали вовсю. Однако ничего такого уж страшного за полицаями не водилось, хотя службу они соблюдали ревностно и исправно.
Двоих на город, конечно, маловато. Поэтому комендант Клюге и Брянская управа стали настаивать на том, чтобы создать в Дедкове настоящий отряд полиции. И главным образом из местных. Так будет сподручнее, говорили фашисты, вывернуть большевистское нутро.
Готман объявил приём желающих. Записалось семеро — пьянчуги и бывшие уголовники. Список этот Готман вручил представителям брянской полиции как раз в тот самый вечер, когда к нему «в гости» пришёл Калачёв.
Всё было заранее продумано. Потому и фамилия самого Калачёва стояла на бумажке первой — как будто бы и он тоже предатель. Зато фамилии тех, кто и вправду захотел выслужиться перед фашистами, оказались известны партизанам.
Навытяжку перед старостой стоял Фролов. Другой полицай, Романов, позвавший ребят, остался в коридоре.
— Н-да, господин Фролов, загадочная, скажу я вам, история, — обратился Готман к полицейскому, не замечая ребят, столпившихся у двери. — Совершенно странная история: партизаны приходят, говорите, из лесу и оставляют у порога вашего дома целую кипу листовок. И каких, скажу вам, наглых листовок! Вы обратили внимание, о чём в них говорится?.. «Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы, — начал читать Готман. — Шестнадцатого ноября сорок первого года германские войска, развернув против Западного фронта тринадцать танковых, тридцать три пехотных и пять мотопехотных дивизий, начали второе генеральное наступление на Москву. Шестого декабря войска Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок… Частями наших войск занято и освобождено от немцев свыше четырёхсот населённых пунктов… Захвачено танков триста восемьдесят шесть, автомашин — четыре тысячи триста семнадцать, орудий — триста пять… Потери немцев составляют свыше восьмидесяти пяти тысяч убитыми…»