— Раскройте тайны мастерства.
— Секретов не держим, пожалуйста.
Мать молодцом была весь вечер, а ночь провели без сна. Пришлось вызвать «скорую помощь». У мамы резко подскочило давление, начал заплетаться язык, она теряла сознание, один раз — надолго.
Тревога продолжалась и утром. Участковый врач смущенно поднимал брови. Известный в городе терапевт, лечивший мать раньше, тоже воздерживался обещать что-либо отрадное.
Долго в спальне смотрел Давид Исаевич, как мама дремлет, как вздрагивают ее ресницы и шевелится чуть заметно одеяло на ее груди.
Вдруг она раскрыла глаза, глотнула воздух, приподнялась, насупленно сдвинула брови:
— Ну что встал, как поп на молебне?
Давид Исаевич повел плечами.
— Шум поднял на весь мир, — с укоризной сказала мать. — Всю медицину переполошил. Перестраховщик ты, оказывается. Подумаешь, вышла из колеи. Возьму да и войду в нее.
Но мать так и не оклемалась до сих пор, хотя с того дня минуло уже много дней.
Мысли Давида Исаевича обрели мрачноватый оттенок. Шагал он, как и прежде, быстро, но насвистывать перестал и размахивать чемоданчиком тоже — прижал его к бедру.
Чем ближе он подходил к станции, тем чаще встречались ему переводные стрелки, приземистые светофоры. Рельсы, словно поссорившись, то разбегались, то сходились.
В очереди у вокзальной кассы толстый Давид Исаевич вспотел, не столько от духоты, сколько оттого, что пришлось одернуть, осадить хама, который бессовестно, толкаясь локтями, рвался к окошку за билетом.
Тепловоз, сипло гудя, осторожно, ощупью, точно слепой, подбирался к перрону, таща за собой состав. Давид Исаевич хлопнул вокзальными дверями, выбежал на перрон, оглянулся и отыскал взглядом свой вагон. Тот, приблизившись, проплыл мимо. Давид Исаевич почему-то побежал за ним, догнал и на ходу неловко прыгнул.
Купе попалось плохое: крайнее, двухместное, узкое — шевельнись, наверняка за что-нибудь заденешь.
Нижняя полка была застелена, на ней, прильнув щекой к окну, сидела женщина.
Давид Исаевич попросил разрешения войти.
Незнакомка обернулась, и он увидел, что спутницей его в этой поездке будет старуха: тонкогубая, с черными усиками. «Соседей в поезде не выбирают. Кого бог пошлет», — подумал он, уткнувшись глазами в ее худое, смуглое лицо.
— Располагайтесь, — произнесла женщина суховато. — Далече собрались?
Давид Исаевич объяснил.
— Есть у вас там кто?
— Мать и сын.
Спутница тяжело вздохнула:
— У меня в Казани тоже сын. Хорошо, что не забываете родительницу.
Она кивнула в сторону перрона:
— Своеобразный здесь вокзал. Сказочный. Всегда поражает.
— Городу под стать, — согласился Давид Исаевич. — Былинный.
— Стариной пахнет, верно.
— Тысячу сто лет исполнилось Мирославлю.
— Вот как! Древней Москвы.
Любопытной оказалась спутница. Когда поезд тронулся, ей уже многое удалось узнать о Мирославле, но она с жадностью продолжала выспрашивать.
Вагон мерно качался на рессорах, радостно стучали колеса, за окном мелькали телеграфные столбы, а старуха продолжала свой пристрастный допрос, она должна знать все: есть ли в городе театр, почем мясо, зеленый ли Мирославль, чистый ли и сколько, к слову сказать, в нем живет евреев.
За окном раскинулась Ока, виднелись теплоходы, пришвартованные к двухпалубной пристани, рыбачьи лодки возле наплавного моста, открылся необыкновенный вид на город, живописно раскинувшийся на высоком берегу.
Давид Исаевич выскользнул переодеться. Вернулся в пижаме. Деловито шлепнул на столик целлофановый куль со снедью, достал складную лестничку и сел на нее. Ел охотно, с шумом утоляя голод. Скудость сервировки не смущала, не умаляла аппетита.
— Вредно всухомятку. Скоро понесут чай. Потерпели б, — легонечко попеняла соседка. — И как вас жена натощак отпустила?
— Да ведь и она сейчас в дороге.
— Что же вы, голубчик, вроде николаевских орлов на царском гербе, в разные стороны поворотились — она туда, вы сюда?
— Пришлось. Младшего парня на море повезли.
— О, да вы богачи: двух богатырей имеете! Берегите свое богатство, — с грустью произнесла спутница. — Не разлучайтесь без большой нужды.
— Обстоятельства иногда сильнее нас.
Встрепенувшись, старуха уцепилась за это признание Давида Исаевича, и опять посыпались вопросы.
— Сколько лет матушке вашей?
— Семьдесят.
— Да, солидный возраст.
— Такие вспышки болезни у нее и прежде бывали, — задумчиво сказал Давид Исаевич. — Печень увеличивалась чуть ли не вдвое. Но до сих пор мама с капризами этими справлялась успешно. Лимонами лечилась. Творогом. Сейчас что-то ничего не помогает. Боюсь омертвения ткани — цирроза. Тогда оперативное вмешательство почти невозможно.