— Оставь его, Хайчик, — так он ласково называл жену. — Видишь, жених слушает тебя, как завыванье позавчерашнего ветра. Зачем напрасная трата времени? Наследник глух к твоим речам.
— Нет, он внимательно слушает и все слышит. Он ведь упрямый.
— Все влюбленные — упрямцы. Спасибо на том, что хоть показал нам свою невесту.
— С бедой надо переночевать, тогда станет легче, — едва слышно проговорила мать. — Поди знай, кто тебе оплеуху даст. Вот тебе, Егудо, первая русская невестка в нашей семье…
— Первая — не последняя.
Давид сжал зубы и залез под байковое одеяло. Он понял, что не обрадовал родителей. Он долго не мог заснуть в эту ночь. Вдруг неожиданно раздался голос мамы.
— А знаешь, это даже великолепно, что она на голову выше тебя, Додик, — произнесла мать, не называя Дусю по имени. — Есть тут один большой плюс: дети не будут карликами.
— Нашла все же рациональное зерно, — сказал сын.
— Не смейся, кто же отрицает наследственность? — возразила мать, взглянув ему прямо в лицо. — Когда мне сватали женихов, я мелкоту с ходу браковала. Ради вас, будущих. Достаточно, что сама лилипутка.
— Вокруг тебя что — ухажеры табунами ходили?
— Во всяком случае, хватало. Папа тебе подтвердит.
Отец снял очки, кашлянул и приподнялся на кровати. Давиду стало ясно, как сильно был потрясен отец появлением в их доме Дуси.
— Подводишь меня, — упрекнула его мама. — Сын еще подумает, что хвастаю. Пророни словечко.
Потрогав маленькие усы, отец произнес:
— Верь, Додя. Мама никогда не врет. Мне просто ужасно повезло. А то, как и прочим, могла б устроить от ворот поворот.
«Обстановка вроде разрядилась. Может, с Дусей еще все образуется», — подумал юноша.
Давид ощутил, как разом ему стало тепло и тиски, сжимавшие его до сей минуты, отпустили. Он повернулся на правый бок и прикрыл глаза. Нет, никогда после он не будет кусать ногти, не проклянет судьбу за то, что свела его с Дусей. Но минуты, когда ему было больно за родителей, за их преждевременные морщины, у него впоследствии появлялись, хотя мать его каждый раз утешала: «Не жалей, ни о чем не жалей». Такое было завещание деда, имя которого Давид унаследовал. Тот дед, резник Борух-Давид-Айзик с прозвищем Мятежник, ибо в нем действительно вечно кипела кровь, упорно толковал дочери, что лучше сожалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано. Много воды утекло с тех пор, пока Давид смог осмыслить истинную цену страданий, которые он причинил родителям после их первого знакомства с будущей невесткой. Но пока он был доволен. Ему, Давиду, хорошо, значит, и всем должно быть хорошо. Не может быть худо отцу и матери, если ему, Давиду, хорошо. Что же касается предрассудков, то он, Давид, знает лишь одно: от них надо отказаться. Так, как это делает он. Давиду показалось, что родители задремали, но вдруг вновь услышал голос мамы.
— Додик, слышишь? Была в нашем местечке у богатея дочь. Красавица писаная — на всем белом свете такой не сыщешь. Но дура ужасная. Кожевник ни в коем разе не хотел верить, что его голубка, его ангелочек — пень пеньком. Себя уговорить можно в чем хочешь, сладить с самим собою, в общем, не проблема. Но ты себе представляешь, что произошло, когда отец увидел у своей подросшей единственной наследницы огромные ослиные уши? Закручинился богач, загоревал: толста мошна, да некому завещать. По ветру пустит капиталы распрекрасное чадо. Внуков бы башковитых. Но как их заполучить? Надо непременно найти зятя, хоть из-под земли достать. В прежние времена деньги могли все. Если они есть, можно было и на небо влезть. Разослал во все концы сватов неугомонных. Заказ они выполнили. Нашли-таки. Родословная — лучше не придумаешь. Правда, голь. Зато умница — высший сорт. Единственная загвоздка: уродлив, хуже смерти безобразен. Жуть. Посмотришь на него, в обморок свалишься. Призадумался денежный мешок. Ладно, невесту как-нибудь уломает, приневолит. А дальше? Допустим, дети пойдут в дочь — это нежелательно. А если в него? Это терпимо. Было бы идеально, если бы от нее дети унаследовали обличье, а от него — ум. Не дай бог наоборот, — мать вытерла ладошкой уголки губ. — Иди знай, что тебя впереди ждет. Внуки получились все как на подбор, умом — в мамашу, внешностью — в отца. Так-то. Слушайся, Додя, сердца и никогда не хитри. Перемелется, мука будет.
Вот что вспомнил Давид Исаевич, глядя на бреющегося сына.
— Надолго уходишь? — спросил он сына.
— Нет, прямо с демонстрации домой, — отозвался Леонтий, как показалось отцу, немного в замешательстве.