Тут важно другое: обстоятельства русификации. Одно дело – циничный и прагматичный расчет. И совсем другое – извечные интеллигент-ские сомнения, прерванные твердой рукой заботливой комендантши; современного воплощения матроса Железняка.
Между тем архивные материалы говорят совсем об обратном.
С еврейством Борис Абрамович распрощался вовсе не в 16 лет, когда пришла пора получать паспорт, а гораздо раньше: уже с 7-го класса во всех школьных документах он начинает числиться русским.
Сие историческое событие случилось вскоре после переезда Березовских на новую квартиру: в Академическом проезде (ныне – улица Вавилова), где Борис и пошел в другую, только что открывшуюся школу. Рискну предположить, что в новом заведении намного проще было начинать жизнь с чистого листа…
Английская спецшкола № 2 (ныне она носит порядковый номер 1260) располагалась на окраине Москвы, на углу Ленинского и Ломоносовского проспектов; за ней начиналось уже чистое, еще нетронутое урбанизацией поле.
В этом районе жили в основном научные кадры; с их детьми Березовскому и предстояло проучиться оставшиеся шесть лет. Среди его одноклассников были, к примеру, сын нобелевского лауреата Прохорова и дочка крупного физика-теоретика профессора Берестецкого.
В классе, как ни странно, относились к нему спокойно, хотя особой дружбы ни с кем он не водил.
«Из общей массы Бориса я никак не выделяла, – вспоминает его классная руководительница Елена Баженова. – Да, неглупый. Да, способный. Но какой-то особой исключительности ничто не предвещало; был как все».
Но потом, к концу учебы, в Березовском неожиданно проснулась любовь к точным наукам. Я пишу «неожиданно», ибо прежде успехами на этом поприще он никогда не блистал, и вплоть до восьмого класса хватал по геометрии с алгеброй сплошные тройки.
И вдруг Бориса Абрамовича точно подменили. Он всерьез увлекся математикой; его даже начали посылать на всевозможные математические олимпиады – отстаивать честь родной школы.
Кроме того, юный Березовский еще активнее начинает заниматься общественной деятельностью. Среди его многочисленных комсомольских нагрузок значилась, к примеру, работа в школьном агитпункте. Но с агитацией, видимо, дело не заладилось, и тогда он придумал собственное ноу-хау: комсомольский патруль, каковой самолично же и возглавил.
Патрульные проверяли при входе чистоту обуви, наличие сменки, а также успеваемость комсомольцев; так Борис Абрамович впервые испытал сладострастное чувство власти; один раз даже задержал за опоздание сына своей классной руководительницы; все посчитали это свидетельством высочайшей принципиальности.
«Он был мальчик строгий, дисциплинированный, – качает головой Елена Баженова, мать того самого, опоздавшего пионера Коли. – Уже тогда у него была заметна некая целеустремленность, стремление к знаниям и успеху».
Неудивительно, что, характеристику «строгому мальчику» на прощание выдали отменную. «Пользовался любовью товарищей, – говорилось в ней, – был чутким, добрым и отзывчивым». Аттестат при этом был у него самым что ни на есть посредственным: четыре пятерки, двенадцать четверок и одна тройка. Тем не менее честолюбивый Березовский всерьез решает посвятить себя науке и подает документы в святая святых – на мехмат МГУ. Он почти уверен в успехе, но жизнь преподносит неприятный сюрприз. На устном экзамене по математике Березовский получил «отлично», зато на письменном – «неуд».
В случившейся неудаче винит он, разумеется, государственный антисемитизм: «мне поставили двойку, потому что я еврей».
В своих многочисленных интервью Березовский всячески педалирует этот факт, как бы подчеркивая, через какие суровые тернии продирался он к звездам. Вместо МГУ был он вынужден поступать в Лесотехнический институт: вот уж унижение так унижение.
На самом деле это – очередной миф. Михаил Денисов, его приятель с юношеских лет, вспоминает, что Березовский никогда прежде не упоминал о такой подоплеке своего провала; эта версия появилась на свет гораздо позже, уже в годы его публичности.
«Напротив, он сам признавался, что ему не хватило знаний. Борис даже приводил в пример своего приятеля из параллельного класса – еврея. Вот, мол, если б я был подготовлен, как он, тоже бы поступил. Кстати, и на мехмате, и на физфаке МГУ евреев училось немало».
В погоне за состраданием Борис Абрамович опускает еще одно весьма важное обстоятельство. Дело в том, что факультет, куда направил он свои стопы, не имел ничего общего с лесниками, деревообработчиками и прочими наследниками папы Карло.
О факультете этом – электроники и счетно-решающей техники – следует сказать отдельно.
Он был создан в марте 1959 года секретным постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР по личной инициативе Сергея Королева – патриарха советской космонавтики.
Академик Королев первым в стране осознал, что советское образование не поспевает за развитием ракетно-космической отрасли. Человек вот-вот должен был полететь к звездам, а специалистов по электронике, телеметрии, автоматике, кибернетике и прочая, прочая невозможно было сыскать днем с огнем.
5 января 1957 года Королев отправляет в ЦК обстоятельную записку о перспективах освоения космоса. Одним из ключевых пунктов там значился как раз недостаток специальных кадров. Академик предлагает создать в нескольких вузах особые, «космические» факультеты. В их числе неожиданно был назван и Лесотехнический институт.
Хотя почему, собственно, неожиданно? Это заведение обладало рядом завидных преимуществ. Во-первых, расположение: институт находился в подмосковных Мытищах, по соседству с королевским хозяйством и Центром управления полетами. (Оба они базировались в Калининграде, переименованном нынче в Королев.)
Ну, а во-вторых, с точки зрения секретности лучшей крыши, чем Лесотехнический институт, трудно было придумать; ни один шпион никогда бы не допятил, каких лесников готовят здесь в действительности, благо и Мытищи, и Калининград для иностранцев были городами «закрытыми».
Вообще, с первых же дней существования факультет этот окружала глухая завеса секретности. Он не значился ни в одном справочнике. Никакого свободного поступления сюда не было: студентов принимали из числа предварительно подобранных, проверенных кандидатов.
«У нас не учились люди с улицы, – вспоминает один из однокурсников Березовского. – Конечно, мы сдавали вступительные экзамены, но де-факто всех нас отбирали заранее; среди детей тех, кто уже работал или служил в военно-космической отрасли».
И тут невольно возникает вопрос: если абитуриент Березовский не проходил по анкетным данным на мехмат МГУ, то как же удалось ему поступить сюда? В конце концов, мехмат, даже при всей своей престижности, и рядом не лежал с секретами космоса.
Тот же однокашник Березовского недоуменно пожимает плечами:
«Тогда мы, юнцы, на эту тему, конечно, не задумывались. Но затем, когда пришлось оформлять массу бумаг и допусков, выяснилось, что на нашем факультете не могут учиться лица из числа так называемых „репрессированных“ народов (чеченцы, ингуши, балкарцы, калмыки, корейцы, немцы, крымские татары). Относительно этого существовали четкие официальные инструкции: позднее, уже работая в отрасли, я видел их сам. Точно так же был ограничен и доступ евреев. Здесь не помогал никакой блат. Конечно, если бы какой-то академик-еврей похлопотал бы лично перед Королевым за своего сына – это могло помочь, но у Березовского не было папы-академика. Ума не приложу, как удалось ему к нам попасть…»
Честно говоря, у меня есть лишь одна мало-мальски правдоподобная версия, объясняющая причину такой метаморфозы.
Лесотехнический институт, как уже говорилось, находился в Мытищах. Но ведь именно в Мытищах работал и Березовский-старший: главным инженером керамического завода, то есть – де-факто заместителем директора; какая ни есть, но все же номенклатура.
Сколько керамической продукции сверх лимитов отгрузил Абрам Маркович на городские стройки или для нужд самого КБ – можно только гадать. Но если мои предположения верны, то уже с самого юного возраста Березовский воочию убедился, что связи и блат прошибают любые стены; они-то и есть истинная власть…