Виктор Хлиманов
БЕРЕЗОВЫЙ СВЕТ
Лирические миниатюры
Предисловие
— И это все? — щурилась бабушка Клава, когда я, мальчишка, недолго проблуждав по лесу, возвращался домой с корзинкой грибов. — Только-то?
Я недоумевал: чего еще хочет бабушка, что еще я должен собирать в лесу?
— Нельзя так, голубок, нельзя, — выговаривала она. — Кто по лесу быстро ходит? Тот, кто душой слеп. А ты не торопись, ходи, присматривайся… Присмотришься, что-нибудь хорошее увидишь.
И я стал присматриваться, замечать то, чего почему-то не видел раньше. Потом это стало привычкой. И всякий раз, бывая в лесу, шагая лугом, я открывал для себя что-то новое. А может ли быть большее счастье, чем ходить по родной земле и открывать всегда новую ее красоту!
Детский сад
Как-то искал я боровики и, забравшись под замшелую елку, чуть было не наступил на елочку-малолетку. Такая махонькая, чуть выше травы.
— Что ж это ты! — сказал ей извинительно, — Этак и помять мог.
Присел на корточки, стал разглядывать. Разве сравнишь с нейлоновой, какие теперь в магазинах продают!
Когда осмотрелся, заметил рядом с ней сестрицу-близнятку, в сторонке еще — совсем одинаковые.
Потом, идя лесом к дороге, видел под старыми осинами маленьких осинят, а под березами — березенят, что ли. Чем не детский сад?
Весна света
Долго шуршал лыжами, припоминая летние стежки. Все исчезло под снежными сугробами, все в лесу было по-иному.
Умаялся вконец, еле уже торил след в снежной целине, наконец выбрался на поляну, присел на еловый выворотень.
Неожиданно расступилась январская сутемень, непривычно ударил в глаза по-летнему яркий свет.
Все вокруг стало предельно разным. Голубым светом вспыхнула в темном провале выворотня сосулька-леденец, прослезилась оранжевой каплей. Березы-модницы стали смотреться в зеркало-снег. Где-то рядом крикнула с перепугу ворона:
— Весна! Весна!
Потом вверху кто-то нежно тронул туго натянутые струны:
— Цзинь! Цзинь!
Все чаще, звонче.
Догадался, это лопались до предела натянутые морозом волокна сучьев: с одной стороны солнце, с другой — январская тень.
Счастливчик
Апрель хозяйничал вовсю. В березняке было совсем тепло, и я прилег на зыбкий грудок валежника: посмотреть, как бродит по лесу весна.
Первым побывал у меня в гостях рыжий муравей, постоял на хворостинке, внюхиваясь в непривычные для него городские запахи, и, повертев головой, сбежал в плесенную серость старых листьев.
Потом выползла из ржавого сухотравья божья коровка: надо же поглазеть, что это за чудовище лежит. Согласно переставляя черные кривые ножки, легко втащила себя на стебелек, непонятно как удерживаясь, покружилась на самом кончике, все складывала-раскладывала крапчатые надкрылки — улетела по своим весенним делам.
И снова, слышу, шорох — не муравьиный.
— Здравствуйте! — веселый голос. — А вот и я.
Присмотрелся: ах, вон оно что! У старого пня из-под лесного хлама осиновый росток выглянул. И почки уже на нем первых в жизни листочков.
Смешной такой малыш, проткнул головой прошлогодний лист, надел на себя, как передник.
По-лесному это значит — в сорочке родился.
И всем понятно
Когда мы пережидали грозу под большой елью, Сашок, внук Семеновны, сказал с обидой: мол, несправедливо это, что нет у нашего леса имени.
— Пошли в лес, говорят, и все… Речку нашу курица перешагнет, а все знают — Добысна!
Мы согласились: конечно, непорядок. А поспорив, решили: зваться теперь нашему лесу Овражьим.
Плохо ли, хорошо окрестили, не знаю, только теперь не безродный.
Потом уже Димка сказал:
— Фамилию-то придумали… А вот в городе какую улицу ни возьми, как-нибудь называют.
Опять стали думать.
Полянку, что, как зеленое блюдце в березняке, Шмелиной назвали — там шмелиная семья живет. Стежку, что по осиннику-говоруну вихляет, — Заячьей. Тоже не без причины, пройдешь по ней — догадаешься. Дубы, что за малиновыми оврагами, — Боровиковыми…
Все перебрали, даже карту составили, все пометили, ничего не забыли.
Рассказывал потом кто-нибудь из нас о своих лесных хождениях так, например:
— Только свернул с Заячьей стежки, а на ней красноголовых! Хоть с мешком собирай. Иду на Шмелиную, ну, думаю, опоздал, а там их больше? А на Лысой от лисичек корешки остались…
И всем понятно, где он побывал.
Беспокойство
Туча еще только чернит далекий край синего неба, не скажешь, скоро ли нагрянет гроза, а может, и вовсе стороной прошумит. Сонно в лесу, душно, как в бане. Дремлют березы, спят ели. А осина шепчет:
— Слышите?
Зашуршала по своим домишкам мелкая лесная братия, кто куда: под лист, под пни да пеньки, в спасительный ельник.
Осина — уже громче, тем, кто еще не чует беды:
— Слышите! Гроза идет!
Притихнет, приложит к холодеющему ветру уши-листья, опять напомнит:
— Гроза! Слышите, гроза!
Снова замрет и еще громче:
— Гроза идет!
И шум ее листьев кажется голосом встревоженной матери.
Лебеди
В начале мая, когда забелеет черемуха и в тихий день можно уже погреться на солнце, пробивается из теплой земли множество удивительных ростков. Нежные, пушистые, смахивают они на маленьких лебедей: у каждого ростка розовый клювик, черные бусинки глаз, мягко изогнутая шейка, Кажется, они плывут, плывут, с тихим шуршанием раздвигая старые листья.
Присмотритесь в эту пору к лесной земле, маленьких лебедей просто нельзя не заметить.
Только не опоздайте! Через несколько дней вдруг превратятся они в обыкновенные стебли папоротника.
Сосны
Долго бродил весенней пущей Липичанской, песчаным берегом Щары и, войдя вдруг в розовый полусвет корабельных сосен, остановился: красота! И невольно встали перед глазами, перемежаясь, другие сосны — Шишкина.
Считают некоторые, мол, придумывал мастер свои чудо-картины. А на них ведь ни одного не виденного им, не жившего на земле деревца нет, ни листочка, ни клочка надуманного неба.
Случайно ли так доступен всем его талант?
Подумалось еще: всякий лес — тот же музей, только без стен, без конца и края.
Сговор
И знаешь, что весь секрет тут в погоде, в неписаных законах природы, но никак не можешь уйти от мысли: все они — цветы, деревья, травы — всяк в свое время, в свой день, начинают новую жизнь. Будто сговорились на каком-то только им понятном языке.