— Если разводиться, то уж лучше не жениться, — глуховато говорит Анатолий Иванович и мешает палочкой в угольях. Динке жарко, она просыпается, щурится и выходит из светлого круга.
— Спать пора, — говорит Анатолий Иванович. — Вон стог, пошли надергаем сухого сена.
— Хорошо у костра. Как это вы сказали: "Удачно, но это не все"?
— Пора спать, — повторяет он и встает.
Стылая тьма во всем мире, а во тьме постепенно меркнет огненная пасть — дотлевает в костре коряга. Стылая предзимняя немота, а в шалаше, в сухом сене, тепло и безопасно. Увялыми цветами пахнет сено, проплывают сонные мысли, тихо грустит что-то во мне. "Аня, эх, Аня", — шепчу я, но никто не слышит меня, Анатолий Иванович, верно, давно уснул.
— Завтра двадцатое уже, — говорит рядом его голос, — а снега все нет.
Я молчу. Шуршит, подваливается к ногам Динка. Пусть, с ней теплее будет.
— Их любить надо. Собачек, — говорит Анатолий Иванович зачем-то.
— Их любишь, а они — сами себя… ("Эх, Аня, Аня!)
— Не скажите. Бывает, два и три года хозяина помнят, бывает, и околевают с тоски.
— Ну, это навряд ли…
— У меня друг три года как своего пса не видел, искал везде, ездил, но…
Анатолий Иванович замолчал надолго.
— Ну и что? Нашел?
— Как вам сказать про это? Не мастер я… Одним словом, посадили моего друга, а Карата, лайку, отдали кому-то, ну он и пропал…
— Кто?
— Карат. Западносибирская, кобель, серо-белый, стройный такой, морда черная, глаза с косинкой… Красавец! А уж белку гонял! Три диплома второй, два первой степени. Но не в этом дело… Все это с развода началось.
— Расскажите! Спать что-то не могу.
— Это от чая. Переборщили мы с заваркой. Да и водочка… У друга моего жена была добрая, но споткнулась на одном месте, словом, стали они разводиться. И был уговор: пока не разведутся, чтобы этот мужчина к ним в квартиру не ходил. Но он раз вечером зашел, а друг ружье как раз чистил. Друг мой этот тоже добрый, верный такой человек, но вспылил: "Уходи, — говорит, — отсюда". А тот стал с усмешечкой что-то объяснять, ну друг вогнал патрон и предупреждает: "Считаю до трех!" Тот сначала не поверил, потом побежал из квартиры, но поздно: потерял друг разум и саданул ему вдогонку. Уже на лестнице, правда.
— Убил?!
— Нет, что вы, седьмым номером, дробью, и весь заряд в потолок. Напугать хотел. Так на суде и говорил, а там кто его знает…
— Ничего себе! Ну, а лайка при чем тут?
— Погодите… Вызвали друга, взяли подписку о невыезде. А он забрал Карата, ружье и скрылся. Даже я не знал куда. Потом все выяснилось. Уехал он на Онегу, в село Чукуево, устроился работать сразу. Он по профессии ветеринар. Отыскали его довольно быстро. Там и забрали. Ружье конфисковали, конечно, лайку кому-то отдали. Получил он три года. Вернулся в Москву, подзаработал денег и сразу на Онегу: Карата искать. Да где там! Никто ничего не знает. Такой лайки не видели с тех пор, как он исчез. Он там опять оформился и по роду службы стал все деревни и починки по Онеге и по реке Коже объезжать и выспрашивать. И раз у одного охотника увидел щенят. А один щенок — ну вылитый Карат: три месяца, а ушки топориком, и хвост баранкой, и раскосый, черноносый, шустрый такой. "Откуда щенок?" — спрашивает. Хозяин говорит, что купил в тайге, у промысловика, у него все там покупают, кто хочет рабочую лайку иметь. Отец первый соболятник по Онежскому району. "А как кличут?" — "Кличут Карнаухий". Нет, не Карат. "А как хозяина зовут, где он проживает?" — "Зовут Баркасов Иван Иванович, проживает в селе Макарьинском на реке Коже, но сейчас он на промысле, на Кривом Поясе, это километров за сто от деревни, там у него зимовье. Забрасывают его с женой туда на вертолете из Онеги".
Анатолий Иванович замолчал, завозился, чиркнул спичкой — закурил.
— Шалаш бы не спалить, — сказал я.
— Хотите?
Я нащупал в темноте сигарету и осторожно нагнулся к вспыхнувшей спичке. На секунду осветило худое грустное лицо Анатолия Ивановича, тусклые глаза, небритый подбородок. Он задул спичку, затянулся.
— Друг мой надежду потерял. Осталось это зимовье, хоть там не Карат, а Карнаухий какой-то, но, может, этот промысловик знает, где Карат? И договорился мой друг с вертолетчиками из заготпушнины, что рейсом на Кожозеро сделают они крюк и хоть на полчаса высадят его у зимовья. А был уже конец октября, пал снег, холодно было, но леса еще чернели, и на болотах топи еще не проморозило…