— Лось, — сказал Анатолий Иванович и пошел по следу. След завел в болото и стал шире, а капель больше не попадалось.
— Куда ж мы? — спросил я, наконец. Анатолий Иванович остановился, размял сигаретку, протянул мне пачку. Там было только две сигареты.
— Последние? — спросил я. Он не ответил, осмотрелся, снял шапку, прислушался, надел, покачал головой.
— Бракоделы!..
— Кто?
— Кто лося подранил.
— Так это… Может, упал? Пойдем по следу?
Он не ответил, свернул от следа в бор, только через минуту-две сказал:
— Лось ушел: царапнуло… — И попер куда-то сквозь чащу в мелкий ельник. За ельником был овраг еловый, а из оврага журчание воды слышалось как чей-то нежный разговор.
— Может, здесь она, белка, — сказал Анатолий Иванович.
И правда. Мы прошли немного верхом оврага, как Динка залаяла. Под ее следом скакал беличий след, точно кто-то горстью напечатал в снегу, и след уходил к осине, а на осине, свесив хвостик, сидела белка и дразнила Динку. Я был так рад, что Динка сама белку добрала до дерева, загнала, увидела и лает по зверьку, что забыл про ружье. Белка махнула на большую ель и пошла по елям ходом, только пыль снежная посыпалась. Я бежал, стараясь ее увидеть и выстрелить, и Динка бежала, но мы быстро белку потеряли. Со злости и от обиды я чуть не врезал Динке, которая бестолку носилась вокруг, когда голос Анатолия Ивановича позвал из оврага:
— Вот она, вот!
— Вперед, Динка, ищи, ищи! — кричал я, продираясь к оврагу. — Вот, вот она! — кричал я, хотя никого не видел.
Кто-то гулко застучал на другой стороне оврага деревом о дерево, и Динка рванула туда, а я за ней. Анатолий Иванович стучал палкой по стволу, щурился вверх. Я заметил качание ветки, вовремя вскинул ружье и после выстрела вздохнул облегченно: серая тушка точно с неба, кувыркаясь, падала прямо на нас. Динка меня опередила.
— Стой, нельзя, брось, брось! — бесполезно кричал я, пытаясь догнать собаку.
Я запутался в молодых елочках, упал коленом о пень, выронил ружье и с трудом поднялся, проклиная и Динку, и себя, и все на свете. Подошел Анатолий Иванович. От стыда я не смел поднять глаз, потом глянул. Нет, он ничуть не удивлялся, не насмехался. Он стоял и протягивал мне убитую белку.
— Она сама ее бросила бы… Вы на нее не кричите, не гоняйтесь: она ее есть не стала бы. — Он словно еще за меня извинялся перед Динкой. — Молодая, научится.
На, Динка, понюхай, на!
Но Динка глядела на меня из ельника, виляла хвостом и не подходила — боялась.
Только километра через два я успокоился и стал замечать, где идем. Медленно, незаметно входила в меня эта чистейшая красота лесного первоснежья. Снег еще не замусорило с веток, не стряхнуло с молодых елочек на опушке. А в старом бору по сторонам было темнее, и поэтому заброшенный проселок казался белой лентой, словно его нарочно так выбелило, чтобы он не затерялся в лесу. На просеке открылось опять серое мягкое небо, с рябины, треща, снялись дрозды. Мы постояли, любуясь темно-алыми гроздями, отдельные ягоды застряли внизу в снегу, а кругом все было в мелких крестиках — птичьих следах. По просеке мы пошли на север. Я устал, Динка тоже плелась сбоку и сзади, но дышалось легко, глубоко, и мыслей никаких не было плохих. Только раз там, где мы стояли под рябиной, я сказал себе: "Аня, посмотри!" Первый раз с прошлого дня вспомнил я Аню под этой рябиной, "и это" было нормально: когда мы не ссорились, я ее на охоте почти не вспоминал.
Темнело, когда кончился лес и мы вышли на поле. За полем я увидел большую, длинную деревню. Многие окна уже светились, особенно ярко в новом доме на краю. К нему мы и тронулись. Дом был с двумя крыльцами, свежесрубленный, окна без занавесок резали электрическими квадратами голубые снежные сумерки.
— Это что?
— Песково. А это охотбаза. Нет, не сюда.
Анатолий Иванович забрал левее, и тут я заметил наискосок против базы одинокую кривую избенку. Палисадника не было, сарай без дверей, но тропка к порогу протоптана.
— Сперва зайдем к Максимычу, — сказал Анатолий Иванович и толкнул дверь.
В избе было полутемно, в нос шибануло запахом псины, картошки и угара. На столе желтым язычком коптила керосиновая лампа, на кровати на грязном байковом одеяле лежала собачка, щенок гончей, и виляла хвостом. Над кроватью на черной стене висела какая-то черная картина в раме. Собачка залаяла только на Динку, которая прошмыгнула за нами, и тогда с печки сиплый голос спросил:
— Пашка? Ты, что ль?
— Принимай гостей, Максимыч! — сказал Анатолий Иванович улыбаясь. На печке кто-то завозился, показались подшитые валенки, потом смуглое большеносое лицо под пепельно-седой шевелюрой, маленькие светлые глазки моргали, пытались нас разглядеть.