Фефелов некоторое время молчал, водя рукой по столу. От недоумения его впалые щеки накрыл сизый румянец и зашелся складками лоб. Когда понял, выпустил сквозь тонкие губы воздух и ответил тихо:
— Хорош ребенок…
— Это вам он верзила, а мне ребенок, — упорствовал Зыков, подойдя к столу.
— Подожди, Федор Кузьмич, подожди, ты меня не заговаривай, — поднял руки Фефелов.
— А вы тожеть, значит, с мысли меня не сбивайте, Дмитрий Степанович, — не унимался Зыков. — Я хоть человек и тихий, грамоты большой не имею, но сбивать меня с мысли не позволю…
Дмитрий Степанович согласился, кивнув головой, еще раз задержал на Зыкове любопытный взгляд и сказал:
— Смеху-то на шахте будет, когда узнают, что ты по такому делу… — Фефелов вышел из-за стола и встал перед Зыковым, вздрагивая смеющимися губами. — Сколько в ребенке весу? Килограммов сто или больше?
И совсем рассмеялся.
— А вы не смейтесь, Дмитрий Степанович… Пришел для серьезного разговора… Вовка мой в драке не виноват, он за сестру вступился… Николай Иванович-то, он что?
— Знаю я все, Федор Кузьмич. Все я знаю.
— Нет, вы послушайте…
— Да говорю же, знаю… — Фефелов взял Федора Кузьмича под мышки и усадил в кресло. — Я ведь почему так поступил? Иначе твоего Вовку ничем не возьмешь. Пойми меня… Ну сам-то ты как? Марчиков Марчиковым, я ему встряску дал. А Вовка твой? Вчера Николаю Ивановичу в морду, сегодня еще кому, а завтра нам с тобой. Так ведь и до беды недалеко. Вот давай с тобой честно поговорим. — Фефелов опустился в кресло напротив.
— Это уж другой разговор, Дмитрий Степанович, Про честность, — заупрямился Федор Кузьмич, сбитый с толку дружеской речью Фефелова. — Это другой разговор…
— Самый тот, Федор Кузьмич, самый тот. Вовку твоего надо к рукам прибрать, пока не поздно.
— Отчего же обязательно с начальников-то снимать? — Зыков осторожно поглядел на Дмитрия Степановича.
— А это уж твой сынок… Гонор у него… Я ему как сказал? Извинись… А он мне что?
— Я ему задам, Дмитрий Степанович, истинный бог, задам.
— Вот это разговор мужицкий, дельный. И хорошенько пропесочь. А насчет снятия… — Дмитрий Степанович снова засмеялся. — Пусть твой ребенок отпуск оформляет, подпишу… — И сразу разоткровенничался: — Девку мою совсем извел, ревет она у меня.
Федор Кузьмич виновато шевельнул бровями:
— Не могу сладить, Дмитрий Степанович… Отстал от девчонки… Ну что ты с ним будешь делать?
— Ничего, поладят… Вообще-то твой парень с умом. Я ведь тоже в людях разбираюсь… — И, вдруг замолчав, Фефелов погрозил пальцем: — Смотри не проболтнись…
— Да что вы, Дмитрий Степанович! За кого меня принимаете… Я его так пропесочу.
— Ну ладно, ступай, а то у меня дела стоят… — и Фефелов похлопал Зыкова по плечу. — Ребенка, говоришь, обидел?
Подписывая заявление на отпуск, Фефелов не смотрел на Владимира.
— Чтобы в городе глаза не мозолил, — пробурчал в стол, — путевка в дом отдыха есть…
Владимир пришел в кабинет своего участка. Его окружили рабочие.
— Говорят, убирают от нас, Владимир Федорович?
— Уже убрали…
— За что?
— В приказе скажут…
— Вроде планы выполняем…
И Владимиру стало грустно. Он смотрел в глаза своим людям, чувствовал, что привык к ним, хорошо их всех знает. И вот этого пожилого человека, который задумчиво скребет рябую щеку. У него болеет жена и неважно учится сын, и он, этот человек, сильно переживает, но работает страстно, самоотверженно, и ему, должно быть, жалко, что снимут с участка его начальника, к которому он привык. Другой — маленький, узкоглазый, с прямым женским носом, у него брат в институте, и он помогает брату — тоже смотрит на бывшего начальника с мягкой улыбкой, проникновенно и сочувственно. Еще один бросил руки за горбатую спину, у этого большая семья, но в бригадах он не удерживался, вздорил и пил, Владимиру дал честное слово, что будет работать лучше всех, и Владимир ему поверил. Теперь он не хуже других, этот неловкий мешковатый дядька. Да и другие… Все это люди, к которым привыкаешь, с которыми работаешь и живешь.
— И куда теперь, Владимир Федорович?
— Пока в отпуск…
— Какой сейчас отпуск, дожди скоро…
Владимир покачал головой и, прощаясь, пожал всем руки.
Ехать ему в дом отдыха или не ехать — последнее слово было за Ириной.
— Поезжай, Володя, — обрадовалась она. Взглянув на Нюську, играющую с детьми, Ирина обняла Владимира и прошептала: — Может, выгонишь дурь…