После просмотра передачи, когда комната опустела, Гришка постучал по груди сухими кулаками и обратился к мужчине в красной рубахе:
— Ты, обормот, бутылку-то взял, как я наказывал?
Мужчина молча достал из шифоньера водку и поставил на стол.
— Милый у меня сосед, не правда ли? — спросил Григорий у Зыкова. — Что ни скажи, все исполнит…
Сели к столу, убрав лишние вещи. Хозяин помолчал и уверенно поднял стакан:
— Вот так и живем, Владимир Федорович… Так сказать, скрашивая однообразную жизнь общежитской братии… Ну, хоп!
Владимир качнул стаканом, а Петька про себя подумал: «Ну, что я говорил? Вот она и выпивка… Сейчас будет обычный разговор: начальник, устрой заработок, за водкой дело не постоит…» Посмотрел на Владимира неодобрительно, выпил, и его красноватое лицо еще больше покраснело.
А Басулин между тем вытер рукавом губы, бросил на кровать подушку и отвалился. Его лицо засветилось довольством, будто ничего ему в жизни не надо было, кроме этого выпитого стакана водки да людей, следящих за ним с любопытством. Он посмотрел на Зыкова и начал разговор:
— Я заметил, Владимир Федорович, что не нравлюсь вашему товарищу… Он на меня так взирает, будто матюгнуть хочет…
Петька захмелел от выпитого, смело ринулся в бой:
— Ты не думай, товарищ, что я инженер какой. Я такой же, как ты, рабочий. И скажу прямо: не нравишься ты мне.
— Отчего же? — спросил Басулин.
— Не такой, как все… Легонький, юркий, на все руки. А на месте тебя все равно не держат, потому ты мотаешься — то здесь, то там…
От последних слов Басулин нахмурился. Он сел на кровати прямо, усмехнулся недружелюбно, будто каменными губами:
— Затихни, милый! Не тебе судить, какой я… Ты дальше своего носа еще ничего не видел.
— Вот я и говорю, ты много видишь, — не уступал Воробьев, глядя на хозяина с необыкновенной решительностью. — У тебя вся и жизнь — тут урвал, там урвал… И все видение.
— Ошибаешься, хлопец, — Басулин выдвинул из-под кровати чемодан, спокойно порылся в нем и достал белую коробочку. Раскрыв ее, он подержал на весу орден «Знак Почета». — Ну-ка ты свой покажь?
Петька растерялся, а хозяин упористо продолжал, глядя на награду:
— Это за казахстанскую нефть… Грамоты доставать не буду, сейчас грамотами не удивишь. Но их у меня леспромхозовских штук десяток, со строительства железной дороги столько же, да за армянский тоннель…
Протянув Зыкову орденскую книжку, Басулин уперся глазами в Петьку:
— Я не летун, дорогой мой! Разве начальники летуны, когда они то на Волге электростанции строят, то на Ангаре. Они там, где нужнее… Так вот и я работаю там, где я нужнее…
Тут, наконец, и Петька опомнился. Тоже вскочил, покраснел до синевы, застучал кулаками по столу:
— Ты на меня не ори… Чего ты на меня орешь? Ты знаешь, как я живу? На моей шее четверо пацанов один другого меньше… Я, может быть, тоже поехал бы, как ты, куда глаза глядят, а пацанов куда? Чтобы с голоду пропали… или в приют?
Поднялся Зыков, уперся руками в плечи обоим, успокоил:
— Сядьте! А то сейчас головами трахну, чтобы остыли.
И Петька и Басулин, разом послушавшись, сели.
Ожидая трамвай поздно вечером, Владимир и Петька молча ходили по улице. Воздух дрожал от бесовского лёта такси. Приятно кружились охмелевшие головы. Контуры домов ввечеру потерялись, и улицы превратились в огромные тоннели, поверх которых блестела в облаках луна. Петька продолжал мысленно спорить с Басулиным, а Владимир думал, что получилось бы довольно щекотливо, повстречайся сейчас ему Ирина с Григорьевым. Он бы подошел к ним и сказал Ирине что-нибудь дерзкое и обидное: ведь он, Владимир, хоть и ушел в город, но провел вечер в мужской компании, а она едва за калитку — и к мужику…
Чьи-то руки прикрыли ему глаза. Он потрогал мягкие пальцы и узнал:
— Надька!
— Ты меня видел, — сказала Фефелова. Она встала напротив, сложила на груди руки и притопывала сапожком. — Не отпирайся… Я знаю, ты сейчас станешь спорить, что узнал меня по рукам…
Подошел Петька, поздоровался. Они постояли втроем, не зная, о чем говорить. Когда подкатил трамвай, Петька заскочил на подножку и крикнул:
— Следующим приедешь!.. Не буду мешать!..
Владимир посмотрел на Фефелову. Соломенные волосы выкатились из-под ее платка. Глаза, густо обведенные тушью, нос и накрашенные губы теснились на маленьком лице с абрикосовой кожей, раскрасневшейся от мороза. Посмотрел и сказал: