Заволновались Зыковы, сошли с привычной орбиты. Светка от красивой учительницы ни на шаг, виснет на ее плечах, пристает с шепотками. Андрей совсем язык распустил, всех поддевает, высмеивает, а сам на гитаре звенит — едва свободная минута, песни поет. Нюська с Марьей Антоновной пристрастились платья шить, фасоны новые, с открытой грудью, как у Марьяшиной дочки» У Федора Кузьмича ленца от заботы, нервы стариковские не выдерживают от многолюдья, ругательный стал, сварливый, Дарья Ивановна знай с утра до вечера кухарит, а потом спит как убитая. Илья за книжки разные взялся: скрытно ото всех принес «Капитал» и стал читать, норовя познать истину и обогнать в разуме братьев. Владимир от Фефеловой крутой поворот, девку забросил, сладу с ним нет, ходит сопит, как в прошлом дед Кузьма Евтеич перед запоем.
Однажды выследил Федор Кузьмич: пришел с работы младшак — время ночное, приподнял со спящей Ирины одеяло и уставился.
— Володька, ты чего, стервец, делаешь? — зашептал отец, скручивая сыну ухо. — Пошел спать, бессовестный кобелина…
Владимир покорно разделся, но долго слышал Федор Кузьмич, как сын ворочался на кровати.
«Посечь надо курвеца, посечь», — подумал Зыков, тяжело дыша, устраиваясь на свое место рядом с Дарьей Ивановной.
Ирине к этому времени шел двадцать восьмой год.
Она помнила, как ее выкрали у отца: бабка Кульбяжиха выманила ее с Отводов конфетами, усадила в телегу с незнакомой женщиной и что-то крикнула мужику-вознице хриплое, злое, и телега забилась на рытвинах, страшно и шумно качаясь.
До шестнадцати лет Ирина жила с матерью, переезжая из города в город, меняя квартиры и комнаты, глядя на ласковых и шумных мужчин. В шестнадцать лет ее соблазнил один из материных любовников, красавец осетин Камал Галиев, «сапожник по вольному найму и художник по складу души», как он выражался. Поняв беду, девочка ушла из дома и жила трудно, в нехватке, но матери простить ее поведения не могла. Потому всякий раз, когда Марьяша приходила в общежитие, Ирина упрашивала подруг выйти к ней и сказать, что дочери нет.
Горком комсомола ей помог устроиться на работу. Перемена образа жизни повлияла на нее благодатно, закончив десять классов в вечерней школе, Ирина поступила в педагогический институт, где пять лет была секретарем комсомольской организации.
Ко времени в душу запал человек — Паша Григорьев. Он ходил по городу без головного убора зимой и летом, высокий, неторопливый, и люди засматривались на его волнистые волосы, прямые, в линейку брови. Ирина запомнила, как лежала на пляже, будто сумасшедшая, а Павел прижимал ее к горячему песку и долго и мягко целовал в губы.
Все разрушилось мерзко в рабочем общежитии в кровати у окна, из которого был виден вход в городской парк с литыми фигурами сталеваров. Справа стоял Дом техники, серый, цирком построенный в тридцатых годах, а перед домом цветник, залитый матовым светом луны. Ирина смотрела туда, плакала, кутаясь в простыню, и негодовала, что ни она не нужна любимому человеку, ни ее ум, ни ее лицо.
— Я не виновата: мать у меня такая, — призналась она горько и откровенно.
Семья вышла ненормальной. Навязчиво, рабыней, привязалась к Павлу Ирина, а он зверствовал, пил и плакал по ночам, терзая свое воображение неимоверными картинами ее прошлого. А тут, как назло, не случилось ребенка, и Григорьев выговаривал, нервно дымя сигаретой, что у развратных женщин детей не бывает.
Славка родился спустя три года, когда семьи, собственно, не было. Ирина ушла от Павла. Он не вернул ее, отступился, получив новое назначение — он был горным инженером, — уехал с другой женщиной. Попервоначалу все валилось у Ирины из рук, но беда не вечна. Окрепла постепенно, отдалась учительской работе, снова похорошела: гордо откинулась голова, и в глазах затеплился таинственно палящий блеск. В двадцать пять лет вступила в партию, потому что иначе, укрыто, стороной, прожить свою жизнь не хотела да и позабыла, что есть эта другая сторона, осторожная, энергичная, а порою и гадкая.
Как-то по делам оказался в городе Григорьев. Он зашел проведать сына и задержался больше положенного, Ирина торжествовала. С тех пор в ней укрепилась, одолела мысль — уехать к мужу, возродить семью — еще не все пропало.