— Громи свою прошлую жизнь, Кузьмич, громи, — крикнули Зыкову из задних рядов. — Не жизнь, а пережиток капитализма…
— А разве не пережиток? — подхватил смело Федор Кузьмич. — Явственный пережиток и даже хуже… — Теперь он почувствовал себя свободнее: речь складывалась, хоть и первый раз говорил. — И всякий человек, который сзади кричит, сам видит этот пережиток. Сам знает, что сейчас вся наша страна борется с этим пережитком. Чтоб советскому человеку лучше жилось… Я тут на бумажку-то вот что выписал… Контрольные наши цифры на будущее… Специально для крикунов скажу. Пятнадцать миллионов квартир да в сельской местности семь миллионов домиков… Вот.
Переведя дух, Федор Кузьмич закончил, объяснил главное:
— Потому лично я горд, что живу в такое время, как сегодня. — Про себя он подумал: разве кого из его сыновей допустят такую длинную речь говорить? Сроду не допустят. И поднял руку, как выступающие в кино, — Наше государство делает нам, отводовцам, праздник — более пятисот семейств идет на новое местожительство, где вам все услуги: живи — помирать не надо. И я по такому случаю предлагаю: пусть наш праздник будет как праздник и мы с вами, рабочие-трудящиеся, встретим его как полагается, как встречаем другие советские праздники, трудовыми нашими делами. И так пусть будет: кто из нас лучше поработает, тому и квартира лучше, на выбор, кто хуже, тому — что останется…
Не всякому пришлось по душе предложение Федора Кузьмича, потому загалдели:
— Хо ты какой, птица чечевица, — сказал с первого ряда мужик и завертелся на стуле.
Другие следом за ним:
— Понес ахинею…
— Долго думал, Зыков?
Федор Кузьмич криком смело перебил шум:
— Сколько думал — все мое. — Он испугался, что дело может сорваться и тогда снова от детушек насмешки и все прочее. Продолжал решительно: — Пусть люди сами посмотрят на тех, кто кричит сейчас и порядок нарушает… Прямо скажу, что работники они не ахти какие. Хоть вот Семена Макарова возьми, кричит громче всех. Знаю, какой он работник, — из чашки ложкой. У него заработка отродясь больше трех тыщ не было. Вот и судите. — Гвалт снова утих, и Федор Кузьмич заговорил в тишине: — Они как хотят, Семены-то эти Макаровы? Нашармачка… Откровенно признаюсь еще, прямо откровенно: был у меня по осени в гостях Николай Иванович Марчиков, все вы его знаете. Так что говорит? Я, говорит, тебе, Федор Кузьмич, по вкусу квартиру сделаю. Это что такое? Что это за «сделаю»? Я не хочу, товарищи, толкаться у дверей шахткома, всякие там дела проверять и вам не советую. Хочу так: пусть нас измерят трудом. Хорошо потрудился — лучшая из лучших; плохо трудился Федор Кузьмич, все знают, что плохо, этого не скроешь, и квартиру тебе на по работе, абы какую…
В тридцать минут обернулось собрание. В конце концов, люди согласились с предложением Зыкова, единодушно проголосовали. Но позднее, на участках, когда принимали конкретные обязательства, снова разгорелись споры.
— На какой хрен мне такое предложение? — кричал рабочий с участка Владимира Зыкова Николай Федотов. Он щурил толстые веки и махал руками. — Я в бригаде работаю, а не сам по себе… Я с другими. Пусть я на Отводах живу, мне переезжать, мне стараться надо, а другой из бригады, вон, Чернышев Захар Иванович, ему неча из шкуры лезть, у него давно-предавно государственная фатера. Так значит, я из-за Чернышева на первый этаж селись, где вечно холодина и все такое…
— Что предлагаешь? — спрашивал у него председательствующий.
— А то предлагаю: каждому за себя работать. Вот так. Как раньше работали. По замеру. Я вот берусь с Гришкой Басулиным работать, вдвоем. Чтобы без бригады.
— Ты нас к цыганским телегам не тяни, — стали возражать другие.
— Ерунду порешь, Колька…
— А что — ерунду, — нашлись и защитники. — Правильно он говорит.
— Ты заткнись… Правильно… Тоже мурло, разъязви…
— А ты мне рот не затыкай, — обиделся рыжеватый с голубыми глазами проходчик Веремеев и протянул руку к председательствующему: — Дайте мне слово, Василий Терентьевич… Дайте мне сказать, пожалуйста…
Председательствующий разрешил ему говорить.
— Неправильно у нас собрание делается… Мы здесь не награбленное делим, а принимаем социалистические обязательства. Почему же тогда оскорбляют?