Невольно вспомнили вчерашнее.
— Скажи мне: с чего запил? — допытывалась Нюська у пьяного мужа без ругани. Андрей лежал на кровати, с трудом размыкая глаза.
— Не твое дело, Нюсенька: хочу пью, хочу не пью…
— Детей бы постеснялся, родителей… Идешь-то куда?
— Куда все идут, туда и я: к светлому будущему. Ты во мне, Нюсенька, не сомневайся… Я следом за вами та-ак резвенько бегу, как дед Щукарь за гремяченской партячейкой…
Федор Кузьмич сидел на кухне, до поры слушал, но от последних слов осерчал, вмешался:
— Ты пить-то пей, но пакости не смей говорить… Еще сопляк этими словами бросаться. — Он остановился в дверях Нюськиной комнаты и наморщил лоб, будто думал: верно ли сам-то высказался? — А то вишь, какой гусь! Чего тебе партячейка! Чего!
— Сам не знаю… Ляпнул, и все…
Больше ничего не сказал Федор Кузьмич, а Андрей через час собрался и ушел. О том и вспоминал сейчас Зыков-старший.
— От тебя, Володька, Андрей запил… Имей в виду, от тебя. Я жаловаться буду… А то, понимаешь, разъязви вас, от невестки стыдно…
Федор Кузьмич затих, едва услышав на крыльце шаги. Пришел Илья.
— У меня Андрюшка ночевал, — сказал, усаживаясь на табурет. — Утром на работу пошел… Я вот и заглянул — работал или не работал?
— Он наработает, если ему сто грамм попало, — бросила Нюська.
— Тут ругательством не поможешь, Нюсенька, — тихо остепенил ее Илья. — С Андреем у нас беда, а мы ругаемся… Он мне полночи сегодня душу изливал…
— Устала я от его души, вот что, Илья.
— Ничего, Нюсенька, ничего… Надо отыскать Андрюшку. Хочешь, я с тобой пойду? Отыщем человека, поможем…
Встал, обнимая Нюську за плечи, прижал к себе, успокаивая.
Зыковы знали, что, подпив, Андрей любил поговорить о душе. Должно быть, ему тогда казалось, что душа у него огромная, чувствительная; и ни у кого на свете нет такой души и быть не может.
Этой ночью он долго исповедовался Илье, а сам, закрыв глаза, думал щемительно-сладостно, что сознательно разрушает свою душу. И разрушает тогда, когда все кругом ею необыкновенно дорожат. Ему было приятно быть таким, каким он был, вызывая к себе жалость, пьяно соскакивать с кровати и снова ложиться. А ради чего все? Этого он не знал. С языка устало и нелепо срывалось одно и то же о душевных муках, о больном сердце, о его сердце, которое, по словам Андрея, непонятно для чего выделяет его из массы людей, а выделив, не позволяет жить по-человечески, обыкновенно и радостно. Глядя Илье в глаза, он уже тогда, ночью, был убежден, что завтра снова будет для него тяжелый день, но все равно ждал, чтобы этот день наступил как можно скорее, чтобы снова выпить и снова поговорить о своей беде.
Утром он зашел к Расстатуревым, опохмелился и было направился на работу. Всходило солнце, освещая облака. Хрустел снег под ногами. От него исходил запах, сочный и свежий. У скворечника на пруте в лучах солнца сидел скворец и, вскидывая крылышки, пел призывно и упоительно.
На улице Андрей встретил Полину Макарову.
— Где напился-то? — вскинула она глаза и посмотрела на Андрея жалостливо, тепло. — Смотри-ка, ни тяти, ни мамы… А на работу, поди-кось, отправился?
— В самую точку определила, Полина Николаевна. — А сам глазами на распахнутое Полькино пальто, на ее большие, тыквами, груди. — Отправился, да, кажись, не пойду…
— Такой пьянющий куда пойдешь… И Нюська отпустила такого?
— Она у меня добрая…
— С таким доброй станешь… — Макарова застегнула пальто, будто засмущалась, и переступила с ноги на ногу. — А я с работы… Семен-то, наверно, еще дома… Ты бы зашел, да вместе и шли… А то смотри что! На ногах стоять не стоишь…
Она провела его оградой, пустила в дом. Зыков остановился у стола, оглядев пустые комнаты, и сразу понял, что Семена давно нет, ушел на работу. Повернулся к Полине, хозяйка поправляла занавеску у двери, скинул пальто.
— Что это ты как дома? — спросила Макарова, одергивая платье и глядя строго.
— Не прогонишь, поди, — ответил Андрей.
— И прогоню… — А сама прошла мимо, касаясь Зыкова локтем. Заглянула в спальню, скрипнула дверцей шифоньера, оглянулась, давя полымем расширенных глаз. — Ступай за печку, не гляди: чулки сыму…
Андрей подошел к ней ближе, выдохнул, потея:
— Возьму сейчас и не знаю, что сделаю…
— Только возьми…
Андрей мгновение сомневался, но Полина уперлась ему в грудь руками и посмотрела требовательно и ясно. Он наклонился, обхватил ее ноги, уронил спиной на крепкую руку. Уже под одеялом Полина сказала: