В кабинете несколько посторонних: Нюська на краешке скамьи, прячет в платок глаза, поверх пальто колечками ее волосы; Гришка Басулин посмеивается в углу неведомо над чем, сложив на груди руки; впереди под стендом Зыков-старший — голова в плечах, взгляд неподвижный, суровый, держит на коленях сомкнутые руки. Это он принудил Владимира пойти на такой шаг с братом.
Андрей Зыков на противоположной лавке — нога на ногу, глаза в потолок, покусывает нижнюю губу.
— Встань, Зыков, — обратился к Андрею Василий Трифонов недовольным тоном. — Чего расселся? Не в кино…
Андрей стукнул ладонью по лавке, поднялся: глаза на отца исподлобья, подбородок уперся в грудь.
— Ну, рассказывай о похождениях, — снова обратился к нему Трифонов.
— Чего рассказывать? — У Андрея было на душе скверно, говорить не хотелось.
— А все рассказывай… — снова Трифонов.
Андрей помолчал и вздохнул:
— Нечего рассказывать… Сами знаете: четыре дня прогулял.
Александр Иванович Бородин шевельнулся на стуле и толкнул палец за ворот рубахи.
— Интересное дело, Зыков… Целых четыре дня болтался, а рассказывать нечего, — сказал он.
Нюська бросила с места:
— Пришел позавчерась — все губы покусаны…
Андрей повернулся к жене и без запинки начал врать:
— Я же объяснял тебе, как получилось… Губы у меня не покусаны… Мне их тетка — банщица разбила. — Он потянулся к жене, еще раз показывая на пятна, но Нюська неприязненно отодвинулась. Андрей обратился к комитету: — Это как все произошло, товарищи… С Семеном Макаровым… ну, выпивали… А вы знаете, он какой?.. Сколько ни пьет, все мало…
— Семен Макаров не прогуливает, старик, — прервал Зыкова Горшевников. — Ты его к делу не приплетай…
— Так я сейчас не о прогулах… Я о том, что губы мне никто не кусал… Чисто-начисто хочу рассказать. — Андрей положил шапку на лавку и снова выпрямился. — Напоил он меня, Семен-то… Вот оторвите голову — не помню, как в баню прокрался… Чья баня была — тоже не помню: мужская или женская… Ночью проснулся и давай в темноте-то ходить: ну, где я, думаю… Банщица перепугалась, конечно, побежала напротив в пожарную, говорит: бес объявился в бане, шебаршит в углу, и крещу и всяко, а он все равно шебаршит… Ну, пожарники прибежали и выволокли меня… Банщица со зла несколько раз ладошкой по губам трахнула… Вот и вся история. А губы мне никто не кусал… Да и кто бы такое безобразие позволил? Я сам кого хотите могу покусать… — Андрей переступил с ноги на ногу и было продолжил: — Это Ванька Митрохин был. Может, помните? На пятом участке работал. Рябой такой…
Андрея перебил Федор Кузьмич:
— Перестань болтать, поганец этакий. — Зыков поднялся и постучал ладонью о спинку лавки. — Ни одного слова больше не рассуждай. А вы, товарищи, его не слушайте. Его на один день отпускали. Его Владимир Федорович предупреждал, а он потом так ушел, что его найти не могли.
Федор Кузьмич вышел к столу, повернулся в сторону сына, лицо в розовых пятнах, крупные губы заметно подрагивают.
— Ты мне дурачком не прикидывайся, — сказал, постучав ладонью по столу. — Тебя будем судить строго. Ты не дома — нам побасенки рассказывать. Ты перед рабочим коллективом и языком не мели. Семен, видишь ли, его напоил… Ребенок маленький. Нюська-то с тобой совсем извелась. На работу как доброго провожает, а придет он на работу или нет, одному черту известно. — Федор Кузьмич перевел дух и откашлялся в кулак. — Я к чему эту речь завел, товарищи члены участкового комитета? Я завел ее к тому, чтобы вы не слушали Андрея. Я сам его много лет слушаю и знаю, как начнешь слушать, так не переслушаешь. Честное слово. Дарья, мать, говорит, он в родителя удался. Сам я не знаю, но Дарья врать не будет.
— Ты по существу говори, — перебил отца Владимир Федорович.
— А я как говорю? — повернулся к другому сыну Федор Кузьмич. — Ты небось братцу своему язык не прижег…
Василий Трифонов постучал карандашом по столу:
— Длинная речь у тебя, Федор Кузьмич.
— Какую надумал, такую и скажу… Вы вовсе молчали, когда Андрей говорил. — Зыков глубоко вздохнул и поднял руку со сжатым кулаком. — И еще я вот что скажу: прогульщики — наше зло. Это люди, которые рабочей честью не дорожат. Им наплевать, что позорят нашу страну… Потому я пришел сюда, чтобы строгий разговор повести, а не болтать… — Зыков вернулся на свое место, но, прежде чем сесть, дополнил: — Еще буду говорить, если вы цацкаться с Андреем будете…