— Тогда зайди в дом — сейчас приду.
Через несколько минут они сидели на кухне друг против друга и Федор Кузьмич допытывался:
— Ты, сват, кого слушаешь? Меня или Андрюшку?
— Я, сват, не знаю уж, кого и слушать, — вздыхал Расстатурев.
— Тогда расспроси, если не знаешь, — немного успокоился Федор Кузьмич и начал втолковывать: — Ну кого мне в партнеры взять? Зарубина?
Расстатурев долго молчал, потом скосил глаза и тихо буркнул:
— Зарубин — мужик хороший…
— Я с плохими работать не думаю, — бросил Федор Кузьмич и снова потянулся головой к Расстатуреву. — Или вот еще… Кудрин Иван Иванович…
— Этот покрепче, — нехотя ответил Федул Фарнакиевич и свел брови. — Но он и моложе…
— На сколь и моложе, сват? Больше разговору… Мы с ним в сорок седьмом работали: я по первой руке, он по второй. — Федор Кузьмич гордо выпятил грудь. — Вишь, сколь орлов? А Цветков Василий Степанович? — После этого Зыков хотел добавить, что ни с кем из перечисленных людей он работать не желает, а только с ним, со сватом, но сказать не успел, Расстатурев протестующе прыгнул на табурете.
— Нет уж, сват, так, — вытянул он руку перед собой, — ты всех не перебирай. Васька Цветков хоть и рабочий мужик, но с душком. Это я тебе прямо скажу.
— Откуль ты знаешь — с душком или без душка? — спросил Зыков и поморщился.
— Как же не знаю? Он прозывается только рабочим… У него три коровы да три свиньи, да сам с женой… Он хлеб в лавке покупает да свиньям скармливает. Его, говорят, судить скоро будут. А ты работать… Понял я, о чем ты судишь. Потому хоть уговаривай меня, хоть не уговаривай — я с тобой работать не буду. Я теперь окончательно понял, что ты чудишь. Ступай давай от меня. И запомни: я не хуже твоего Цветкова.
Дома, ложась спать, Федор Кузьмич жаловался жене:
— Никак я не пойму: сват дурак или умный?
Дарья Ивановна перед сном вымыла ноги и вытирала их, сидя на кровати.
— Чего не понять-то? К тебе пить-исть не ходят… А что опять?
— Отказывается в забое работать…
Дарья Ивановна выключила свет и легла к стене, выдохнув протяжно, сказала:
— Не маялся бы, отец… Старик уж… Куда тебе в забой? Съехали бы в другое место, купили домик и управлялись бы в огороде потихоньку… Много нам надо…
— Сколько надо — все и возьмем, — ответил Федор Кузьмич. — Бабий совет — вылетел, и нет. Потому за душу не тяни… Я еще потружусь да поживу. Бог даст, деточек своих вразумлю. — Он подумал и закончил: — В партию заявление подам.
— Типун тебе на язык, нужен ты был в партии…
— И в партию, мать, примут, — ответил он бодро и ласково. — У меня сочувствующий и всякий другой испытательный стаж поболе, чем у других.
— Хвастуша ты, отец, — сказала Дарья Ивановна и нащупала под одеялом руку мужа.
Он повернулся на другой бок, подложил руку под голову, другую вытянул поверх одеяла и подумал томно и сладко, что было бы в жизни все хорошо, поубавь она ему годков раза в два. Вот бы ему заново четверть века прожить!
— Плохо ты меня знаешь, мать, — прошептал он сквозь сон и затих.
На другой день Федор Кузьмич неожиданно пригласил к себе в звено Петьку Воробьева.
На шахте по-разному восприняли новую затею Зыкова-старшего.
— Так ить старый уже, смерти боится, вот и выдумывает, — говорили одни.
Их поддерживали другие:
— И толковать об этом нечего: чокнулся мужик. Ему о пенсии думать надо да как побольше прожить, а он в пекло лезет.
Было еще и такое мнение:
— Слава, парни, что дурная болезнь… Прославился немного мужик, вот ему на месте и не сидится.
Но были и за Федора Кузьмича:
— Бросьте вы трепать, трепалы. Правильно поступает Федор Кузьмич. Есть еще силенка — и не скрывает. Не то что вы, работники, лишь бы до пенсии дотянуть.
Или еще резче:
— У болтунов-то глаза завидущие, а руки загребущие, а как дела коснись — нет ничего.
Между тем прошла подготовительная неделя и наступил первый день работы в забое.
Федор Кузьмич работал неторопливо, в усладу. Он был уверен, что у него хватит умения и сил одолеть проходческую работу. Сверло било по рукам, отвыкшим от тяжести и напряжения, но Зыков подбирался к механизму плечом и упруго налегал, смиряя машину и буравя черную стену забоя. Из шпура выбивалась тонкая струя пыли и сливалась к ногам, пахла кисловатой сладостью. Словно тряпка на ветру, билась за спиной вентиляционная труба. Когда переставало урчать сверло, Зыков слышал за спиной уверенно-спокойное посапывание Воробьева, который волоком подтаскивал к забою лес.
— Как дела, дядя Федя?