— Идут помаленьку…
После отпалки Зыков и Воробьев разом взялись за лопаты.
— Ну, Петька, как говорится, господи благослови, — сказал Федор Кузьмич и поплевал на руки.
— На бога надежа с други не схожа, дядя Федя, — легко парировал Петька и крикнул подходившему к ним мотористу: — Чего, маслятник, блудишь? Включай привода!
И ткнул лопатой в рыхлую угольную кучу.
Федор Кузьмич, работая, старался не думать, что ему тяжело. Он не делал лишних движений, будто был неимоверно скуп. Постепенно обрел дыхание, захваченный молодым порывом своего напарника, и отдался сладостному потоку размышлений… Он снова в передовом рабочем строю, как много лет назад, и теперь ему Андрюшка не скажет, что проходчиком работать — это не сумку с капсулями таскать, а «лопатой мантулить надо». «Еще посмотрим — кто кого, — размышлял Федор Кузьмич под спокойный скрип конвейера. — Повезешь меня как миленький на телеге… Вот смеху-то будет…»
Когда возводили крепление, Федор Кузьмич с трудом разгибался: так болела спина, а руки предательски дрожали. Он завидовал легкому и подвижному Петьке, который спокойно затесывал клинья для раскрепки рам. «Молодость, она и есть молодость», — думал Зыков. Но и сам держался, стараясь не выдать усталости и боли. Его поддерживала надежда, что с первого дня он заткнул Андрея за пояс.
— Они там что? — рассуждал он, хрипя. — Проболтали опять. Точно знаю. Как начнут о бабах судачить, конца-краю нет… А мы с тобой потихоньку да без задержек… Ты учись у меня, у старого, я тебя, Петька, выведу в люди.
В конце смены в забой прибежал Андрей. Лицо пропыленное, на свету выделяются глаза, зубы и сероватые дорожки от стекающего из-под каски пота.
— Тю-тю, батя, а мы этак-то два раза сработали, — сказал, оглядев забой. — Вы два круга, а мы четыре — пару отпалочек. — И засмеялся басовым смехом. — Это тебе не языком трепать, работать-то…
Куда девалась у Федора Кузьмича боль в пояснице. Побежал в Андрюшкин забой, чтобы проверить лично их сегодняшнюю работу. В мойку вышел поникший, сгорбленный, молчал, когда успокаивал его Петька:
— Не переживайте, дядя Федя, мы свое возьмем…
В другие дни Зыков работал упрямо. Болели сбитые руки, но он подгонял себя — быстрее, быстрее… Если он, Федор Кузьмич, не добьется своего, все его прошлые заслуги канут в воду и тогда действительно останется одно — сдаться, притихнуть, жить запечным тараканом. Теперь Зыков не бросал на конвейер уголь, а греб его лопатой, словно лемехом. Топор поднести или затяжку — все бегом, все трусцой. Петька во всем угождал ему, тоже мотался, лоб в поту, покрикивал на взрывников:
— Вы, бегемоты, скворешни не раззявайте…
И все же неизменно за десять минут до конца смены в забой приходил Андрей и, съедая «тормозок», говорил:
— Не та работка, батя, не та… И крепишь чудно… Где разбалаганочка? Нету. И зубок… Что это за зубок, а?
— Зубок как зубок, разъязви тебя, навязался на мою душу… Чего прибег?
— Да управились — делать нечего… Семен там сбрую готовит и все такое… хомут там, а я думаю, дай схожу посмотрю, может, чего новенького у вас…
В эти дни Федор Кузьмич ходил тучей. Ни до Вовки ему, ни до других… Домой возвращался в одиночку, запоздало, шел не прямиком, тропой, а в обход, проезжей дорогой. В межгорбьях устанавливалась сочная весенняя запарь. Кое-где пугливо выбивались по склонам прострелы и фиолетовыми точками маячили в редких кустарниках. Набухшие прутья ивняка слабо зеленели.
— Ну, отец? — каждый раз спрашивала Дарья Ивановна, встречая мужа на крыльце.
— Отстань! Что заладила: ну да ну?
— Ах ты, господи боже мой, совсем на старости лет голову потерял.
Федор Кузьмич никак не мог согласиться, что уступает в работе, которой отдал много лет и которую знал лучше всего. Он никак не мог согласиться, что не может сделать столько, сколько могут другие. Для него это становилось не только делом чести и славы, но и делом жизни. Одолеть во что бы то ни стало! Он полон сил. Он еще обязан быть впереди!
В нервном неудовлетворении Федор Кузьмич не замечал, что происходило вокруг него на участке. Люди как-то в несколько дней разгорелись в смешках и перебранках. И разгорелись, может быть, еще и оттого, что на доске показателей резко вырвались четыре звена, явно нацелясь на лучшие квартиры в новых домах, и у всех засвербило на сердце: «Да что они, хуже, что ли? Смотрите, Федор Кузьмич Зыков, старик можно сказать, со своим звеном на третьем месте после Басулина, этого «бегунка», и Андрея… Сам бригадир Вася Маковецкий после Федора Кузьмича! Надо тянуться, братцы, мы не хуже… Мы тоже работать умеем…»