Вот и все о слугах. Моя же семья так мала, что мне не придется долго о ней говорить. Я вдовец и имею единственного сына, Артура. С сожалением должен сказать, что он обманул мои надежды. В этом отчасти виноват я сам. Говорят, я его избаловал. Очень может быть. Когда скончалась моя жена, я почувствовал, он — единственное, что осталось у меня в жизни. Я не мог выносить его грусти или огорчений, и потому ему ни в чем не было отказа. Может быть, для нас обоих было бы лучше, будь я с ним хоть чуточку построже.
Естественно, я мечтал, что Артур когда-нибудь сменит меня в моем деле. Однако у него не оказалось никакой тяги к финансовой деятельности. Он сделался упрямым, необузданным в своих желаниях, и, говоря откровенно, я не мог доверять ему больших денег. В юности он вступил в аристократический клуб, а позже стал своим человеком в кругу богатых и расточительных людей. Приучился к азартной игре в карты, проигрывал деньги на скачках. Это заставляло его все чаще и чаще обращаться ко мне с просьбами об авансах в счет причитающегося ему регулярного содержания. Правда, Артур неоднократно пытался порвать со своей компанией, но влияние его друга сэра Джорджа Бэрнвелла всякий раз возвращало его на прежний путь.
Собственно говоря, меня не очень удивляет, что такой человек, как сэр Джордж Бэрнвелл, смог приобрести столь большое влияние на моего сына. Артур нередко привозил его к нам, и я чувствовал, что и сам подпадаю под влияние сэра Джорджа. Он старше Артура, светский человек до мозга костей, интереснейший собеседник, много поездивший, знакомый со всеми сторонами жизни, и к тому же человек большого личного обаяния. И все лее, думая о нем хладнокровно в его отсутствие, вспоминая его циничные речи, я сознавал, что сэру Джорджу ни в чем нельзя доверять.
Так думал я. Того же мнения была и моя маленькая Мэри, у которой прекрасно развита женская интуиция.
Теперь остается описать лишь ее. Она моя племянница. Когда пять лет назад умер мой брат и она осталась одна на всем свете, я принял ее к себе и отношусь к ней, как к родной дочери. Мэри — солнечный луч в моем доме. Ласковая, любящая, нежная, какой только может быть женщина. К тому же она превосходная хозяйка. Она моя правая рука, и я не представляю, что бы делал, не будь ее.
И только в одном она всегда шла против моей воли. Мой сын Артур дважды просил ее руки, он любит ее, но она отказала ему. Я глубоко уверен, что если кто-нибудь на свете способен направить моего сына на путь истинный, то это только она. Брак с ней мог бы изменить всю его жизнь. Но теперь, увы! Слишком поздно. Все погибло!
Теперь, мистер Холмс, вы знакомы с людьми, живущими под моим кровом, и я продолжу свою горестную повесть.
Когда мы в тот вечер после обеда пили кофе в гостиной, я рассказал Артуру и Мэри о диадеме, которая хранится у нас, умолчав только об имени клиента.
Люси Парр, подававшая нам кофе, в это время вышла из комнаты. Я твердо уверен в этом, хотя не могу утверждать, что дверь за ней была плотно закрыта. Мэри и Артур, заинтригованные моим рассказом, хотели посмотреть знаменитую диадему, но я полагал, что лучше ее не трогать.
«Куда же ты ее положил?» — спросил Артур.
«В бюро».
«Будем надеяться, что сегодня ночью грабители не заберутся к нам», — сказал он.
«Бюро заперто на ключ», — возразил я.
«Пустяки! К нему подойдет любой ключ. В детстве я сам открывал его ключом от буфета».
После кофе он последовал за мной в мою комнату с очень мрачным лицом.
«Послушай, папа, — сказал он, опустив глаза. — Не можешь ли ты одолжить мне двести фунтов?»
«Нет! — ответил я резко. — Я и так слишком много даю тебе».
«Я знаю, ты всегда щедр ко мне, — сказал он, — но это долг чести, и мне крайне нужны эти деньги, иначе я никогда не смогу показаться в клубе».
«Тем лучше!» — воскликнул я.
«Но ты же не захочешь, чтобы я ушел из клуба обесчещенным. Я не вынесу такого позора. При любых обстоятельствах я должен достать эти деньги, и, если ты их не дашь мне, я буду вынужден принять иные меры».