За то долгое время, пока Беринг и его товарищи, выполняя приказ давно умершего Петра, волокли грузы через Сибирь, строили корабли, плавали в Японию и в Америку, открывали неведомые острова, в другом конце России, в Петербурге, произошло множество событий. Там шла глухая упорная борьба за власть над всем этим громадным пространством от Балтийского моря до Тихого океана. Это уже была не просто борьба двух партий — древней знати и петровских выскочек. Она осложнилась появлением третьей могучей партии — партии немецких прибалтийских баронов.
Пётр присоединил к России прибалтийские провинции, ничего, в сущности, не изменив в их внутреннем строе. Эти области, как и теперь, населены были эстонцами и латышами, но и эстонцы и латыши находились в рабстве у немецких баронов, которым принадлежала вся земля. Так было, когда Прибалтикой владел Ливонский орден, так было, когда её захватили шведы, так осталось, когда она перешла под власть русского царя. Прибалтийским немецким баронам было всё равно, кого считать своим властелином — Карла XII или Петра I, — лишь бы в их поместьях всё оставалось по-прежнему. Русского царя они даже предпочитали, — присоединение к России открывало им дорогу в огромную страну, и выжимать соки из русских было ещё выгоднее, чем из эстонцев и латышей. Тем более что новая столица России — Петербург — находилась совсем близко от их поместий.
Императрица Анна, разгромив при восшествии на престол партию старинной русской знати, клялась продолжать дело своего великого дяди, но, в сущности, была враждебна и Петру и его уцелевшим сподвижникам. Ей нужно было на кого-нибудь опереться, и оперлась она на немцев — прибалтийских баронов. Её любовник Бирон, немец из Митавы, правил всем государством, и все крупнейшие должности в стране заняли немцы. Это были не те немцы — ремесленники, корабельщики, учёные, — которые, подобно Георгу Штеллеру и многим другим, ехали в Россию, чтобы найти применение своему мастерству и своим знаниям.
Прибалтийские бароны были невежественные чванливые феодалы, ничему не способные научить, искавшие только власти и богатства. За время царствования императрицы Анны они постепенно завладели всей государственной машиной России. Они стремились закрепить за собой власть навсегда и воспользовались тем, что Анна очень боялась, как бы после её смерти русский престол не достался дочери Петра Елизавете.
Анне хотелось, чтобы императорская корона осталась в роду её отца, Петрова брата Иоанна. У неё была племянница Анна Леопольдовна, дочь её родной сестры Екатерины Иоанновны, выданной когда-то замуж за одного мелкого немецкого князька. Эта племянница была уже замужем — тоже за мелким немецким князьком, — и Анна Иоанновна выписала её в Петербург вместе с мужем. В Петербурге у них родился сын, названный в честь прадеда Иоанном, и Анна Иоанновна провозгласила новорождённого своим наследником.
В 1740 году Анна Иоанновна умерла, и младенец, которому не было ещё и года, стал императором. Его мать Анну Леопольдовну объявили правительницей, а власть по-прежнему оставалась в руках всё тех же прибалтийских немцев.
Гвардия, офицерство которой состояло из русских дворян, была этим недовольна. И поздней осенью 1741 года дочь Петра Елизавета в гвардейском преображенском мундире, который очень шёл ей, явилась в гвардейские казармы, подняла мятеж, свергла младенца императора, его родителей и всю немецкую клику и провозгласила себя императрицей. Это произошло в ночь на 25 ноября — как раз тогда, когда Беринг, полузасыпанный песком, лежал, умирая, в яме на пустынном острове.
Уцелевшие участники плаванья на «Петре» и «Павле» недолго оставались на Камчатке. Одни стремились поскорее повидать своих жён и детей, другие хотели служить в каком-нибудь более заметном месте, чтобы быть на виду у начальства и скорее получить повышение, третьи просто мечтали побывать в родных местах. Все одинаково устали, одинаково соскучились по мирной спокойной жизни и с первой же возможностью поспешили в Охотск, а оттуда в Россию. Сохранилось письмо Чирикова к одному влиятельному лицу в Петербург, в котором Чириков просит, чтобы его взяли «в Петербург, дабы я в здешних дальностях вовсе покинут не был, в которых уже многое время прожил во всяких прискорбностях и недовольствах и дабы я не был отдан в настоящей отдалённости в команду и в руки крайнему моему неприятелю капитану Шпанбергу».
Один неутомимый Штеллер не хотел возвращаться. Он построил себе в Петропавловске избу и прожил в ней два года, занимаясь охотой, собиранием растений, черчением карт, изучением обычаев и языка камчадалов. Дикая нелюдимая жизнь была ему по душе.