Почему это было опасно? Да очень просто. Возьмем директора завода. Это власть? Да, но и ответственность.
Директор отвечает за свои решения, вплоть до суда и тюрьмы. А возьмем секретаря обкома. Власть у него огромная, куда больше, чем у директора. Попробуй не послушайся — слетишь, ибо партия ведает кадрами. А кто будет отвечать в случае неудачи? Правильно, директор. Вплоть до суда и тюрьмы. Власть без ответственности. Вспомним, как Каганович на Пленуме говорил:
«Партия для нас выше всего. Никому не позволено, когда этот подлец говорит: ЦК — кадры и пропаганда. Не политическое руководство, не руководство всей жизнью, как мы, большевики, понимаем…».
Вот за это-то руководство всей жизнью и бился партаппарат. А что, этого мало? Такая власть стоит того, чтобы за нее вцепиться зубами в горло кому угодно, хоть бы и товарищу Сталину.
О том, как дальше пошло бы единоборство вождя и партии, можно только гадать — времени Сталину отпущено не было. Но в одном можно быть уверенными — намерений своих он бы не оставил. Не тот человек. Ясно было, что это только начало, что вождь не успокоится, пока не сделает из СССР нормальное конституционное государство.
…Такой вот в конце 1952 года был расклад сил. С одной стороны — не «тандем Берия — Маленков», а Сталин, за которым стояло народное хозяйство, возглавляемое Совнаркомом, формирующийся нормальный государственный аппарат и, естественно, Берия. С другой — партаппарат, выразителем интересов которого в разной мере были старые соратники. К тому времени Сталин отставил из первого, самого узкого круга, а значит, и от решения вопроса о власти, «старых большевиков» Моло-това, Кагановича и Ворошилова, оставив относительно молодого, не имевшего дореволюционного партийного стажа Маленкова.
…Самым активным из «партии аппарата» был Хрущев, профессиональный партийный деятель, к тому времени секретарь ЦК, странный гибрид двух поколений аппаратчиков: по духу — мещанин, а по психологическому типу — разрушитель, митинговый крикун, в молодости причастный к троцкизму. Кстати, крохотный штрих, но показательный: именно при нем были не только реабилитированы, но и подняты на щит, как чуть ли не военные гении, Тухачевский и другие расстрелянные маршалы. А знаете, кто первый, еще в 1937 году, выдвинул тезис об их гениальности и уничтожении цвета Красной армии? Троцкий! Сразу же после их расстрела!
А теперь перенесемся в зиму 1952/53 года. В ту зиму Сталин мало появлялся в Кремле. «Старел…» — впоследствии, качая головами, говорили соратники, намекая, что вождь в последний год жизни отошел от дел. Ну да, старел, никто с годами не молодеет, но ведь в маразм-то не впадал, нет об этом свидетельств, даже Хрущев не решился такое написать, лишь намекал по-немножку Серго Берия пишет, что в 1952 году он видел Сталина раз пятнадцать — даже он, далеко не входивший в «близкий круг» — в том числе и на заседаниях Политбюро по военно-техническим вопросам, и далеко не в качестве «свадебного генерала». Так что вождь и не думал отходить от дел.
На самом-то деле у Сталина были серьезные причины особо не показываться на людях. После 17 февраля он вообще не приезжал в Кремль, почему, о том еще будет речь. Не доверял он и врачам — впрочем, не всем. Серго Берия вспоминает такой факт: как-то раз Сталин обратился к его матери с просьбой пригласить в Москву врача, который курировал семью Берия. Жил тот в Тбилиси, фамилия его была Кипшидзе. Он приехал, осмотрел вождя, получил даже предложение стать его личным врачом, но отказался, сославшись на возраст. Серго приводит этот эпизод между делом, «среди текста», не придавая ему особого значения, а между тем эпизод замечательный. Из него видно, что, во-первых, вождь не доверял не всем вообще врачам, а кремлевским врачам, а во-вторых — что Берия он доверял полностью.
Итак, Сталин сидел на даче, там у него был и кабинет, и зал заседаний, и туда к нему постоянно ездили четверо из государственной верхушки: Маленков, Берия, Хрущев и Булганин. Они все время о чем-то совещались. Молотов, Каганович, Ворошилов к тому времени от самой «верхушки» были отставлены, но продолжали оставаться на Олимпе, вроде бы в запасе.
Совещалась «пятерка» помногу. Хрущев в своих мемуарах неявно внушает мысль, что занимались они в основном застольями и «общением» — но позвольте все-таки не поверить. Есть много данных, свидетельствующих о том, что Сталин явно готовил какие-то кардинальные преобразования в государстве.
А теперь давайте попробуем предположить, какие преобразования мог готовить Сталин. Посмотрим сначала на состав участников «пятерки». Мне он с самого начала казался странным. Это ведь не были совещания единомышленников, да и фигуры были очень уж разновеликими. Сталин и Берия были объединены общими интересами и замыслами, и Берия действительно был очень крупным государственным человеком. Маленков был первым заместителем председателя Совмина и, кроме того, явно находился «при Сталине», вместо Молотова. Булганин — заместитель предсовмина, хоть и фигура совсем иного масштаба, чем первые трое. Критерий тут простой: они во время войны были членами ГКО, а Булганин — всего лишь членом Военного совета фронта. Ну да ладно, в конце концов, он тоже заместитель Сталина. А что здесь делает Хрущев? Кто он такой?
В своих мемуарах Никита Сергеевич представляет дело таким образом, словно бы он на равных входил в государственную «верхушку». На самом деле это совершенно не так. Хрущев — партаппаратчик, перед войной «слетевший» с должности первого секретаря МК на должность Первого на Украине, в войну — член Военного совета фронта. Лишь в 1949 году он смог вернуть себе утраченное перед войной положение, снова дослужившись до первого секретаря МК и секретаря ЦК КПСС. Член Президиума ЦК? Да их, таких членов, двадцать пять человек! Секретарь ЦК? Да в ЦК одиннадцать секретарей! К Совету Министров ни малейшего касательства не имеет. Так что его привычка говорить «мы» собирательно с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым просто смешна. Кто они — и кто Хрущев!