Кабул-ата скомкал бороду в кулак, глянул на нас из-под густых бровей.
— Вчера мне говорили, что вы, сорванцы, ему сахар давали.
— Да нет, что вы… — сказал я.
— «Да нет»! — передразнил меня дед. — Матковул это своими глазами видел.
Я прикусил язык. Потому что мы и правда брали у Матковула-чайханщика сахар. «Берите побольше, — сказал тогда чайханщик, — я с вашими родителями рассчитаюсь».
А Рахмат ещё взял да ляпнул:
«Мы не домой берём, а для жеребёнка Звёздки».
Кабул-ата молча смотрел на нас.
— Это мы ему просто сказали, что сахар для жеребёнка берём, а съели сами, — пробормотал Рахмат.
Кабул-ата ничего не ответил. Он, наверное, нас только проверить хотел. Потому что Матковул не мог видеть, давали мы сахару жеребёнку или не давали.
— Смотрите, не суйтесь к нему, — сказал дед.
— Да нужен он нам! — воскликнул Рахмат. — Чего с ним связываться-то?
— А вообще, жеребёнок благородной породы, — вздохнул Кабул-ата. Наверное, он вспомнил, что Звёздку скоро погонят в табун. — Ну, да что ж делать! Пойду я, — сказал дед, — оставайтесь, ребятки.
Как только он ушёл, Рахмат отвязал верёвку.
— Чуть не влипли, — усмехнулся он. — Давай начнём, что ли?
На одном конце верёвки он сделал петлю. Другой конец передал мне.
— Ты держи крепко, а я накину петлю.
Рахмат исчез в конюшне. Из темноты доносились неясные шорохи, что-то позванивало и похрустывало.
— Как там дела, Рахмат? — крикнул я.
Ответа не последовало. В конюшне стало тихо-тихо. Потом что-то скрипнуло, затопало.
— Это не жеребёнок, а обжора, — буркнул он недовольно. — Целый карман сахару слопал, пока дал накинуть петлю. Ну, давай обвяжи меня.
— Зачем обвязывать? Лучше к колу привяжем.
— Какой же ты объездчик, если привяжешь коня к колу? Придумает тоже. Давай обвязывай… Вот так. Эй-эй, не очень, дышать ведь нечем!.. Порядок! Теперь хорошо… Иди выводи его. Я подожду здесь, приготовлюсь.
Я подошёл к стойлу. Жеребёнок протянул мордочку ко мне, будто прося сахару. Я отогнал его и распахнул решётчатую дверь. Он и не подумал выходить. Тогда я боком прошёл в угол и стеганул его прутом по крупу. Жеребёнок заржал и кинулся к выходу. Во дворе остановился, ослеплённый ярким зимним солнцем, сверкающим снегом и свободой. Свободу свою он ещё не почувствовал, но ему, наверное, странно было видеть такой простор после тесного стойла. Он мог скакать в любую сторону, и ничто не смогло бы удержать его.
— Мурад, ну чего смотришь? — крикнул Рахмат, волнуясь. — Дай ему прутиком, чего он стоит-то!
— Ты с ума сошёл. Уволочёт ведь!
— Ты за меня не беспокойся, понятно? — крикнул Рахмат. — Говорят, стегани — значит, стегани. Побегает, побегает да и остынет. Потом заведём на место.
Стегать Звёздку не пришлось. Жеребёнок радостно заржал, туго натянув верёвку, дал стремительный круг по двору, потом задрал хвост и устремился в поле. Рахмат побежал за ним. Быстро бежал, только пятки сверкали, да разве долго пробежишь за эдаким-то дикарём! Рахмат упал, и жеребёнок весело поволок его за собой.
— Мурад! Эй, Мурад! Да помоги же! — заорал Рахмат.
Его голос словно подхлестнул меня. Я бросился вперёд по глубокому следу, который пробороздил своим телом мой друг. Полы пальто путались в ногах, я то и дело падал и зарывался носом в снег. Никогда бы мне не догнать жеребёнка, если бы ему вдруг самому не захотелось остановиться. Наверное, он решил немного отдохнуть, осмотреться. Тут я подбежал и уцепился за верёвку. Он опять понёсся и теперь уже волочил нас обоих. Вначале он скакал здорово, потом стал бежать тише, тише. А потом и вовсе остановился. Видно, всё же тяжело ему было нас с Рахматом тащить.
Вот если бы у нас были колёса, тогда другое дело — унёс бы куда-нибудь в другой колхоз…
— Послушай, Рахмат, отвяжи верёвку, — сказал я. — Может, он сам вернётся в конюшню.
— А если не вернётся?
Вдруг туго натянутая верёвка ослабла. Низко опустив голову, жеребёнок шёл прямо на нас. От страха сердце моё подпрыгнуло и покатилось куда-то вниз. Я крепче обнял Рахмата.
— Сейчас он покажет нам, как объезжать жеребят, — прошептал Рахмат.
— Не бойся: если съест, то первым съест меня! — ответил я сердито. — Сам придумал всё это, и сам же ноет!
Жеребёнок остановился. Звонко заржал.
— Вставай, побежим, — предложил я.
— Хорошо, только первым вставай ты. У меня что-то ноги… отказываются.
Мы лежали очень долго — может быть, целый год. Рахмат носом в снегу, я на нём. И вдруг жеребёнок задышал мне в затылок тёплым воздухом. Даже щекотно стало. Я тихонько открыл один глаз. Жеребёнок, видно, ничего плохого и не думал, просто с удивлением смотрел на нас.