Не успел он войти, как во дворе послышался голос его мамы:
— Я очень устала, сынок. Целый день на ногах. Помог бы хоть уголь перетаскать…
— Бу-бу-бу-бу… — что-то ответил Рахмат.
Он, наверное, отказывался, говорил, что в школу обязательно надо.
— Иди, иди, ради бога! Когда наконец ты будешь полезным дома?
— Пошли! — тут же выбежал Рахмат.
— А это? — Я с сомнением посмотрел на Рахмата и на чёрную кучу угля.
— Э, странный ты человек, Мурад! Убежит, что ли, этот уголь? Вернусь — тогда и помогу.
Рахмат остановился недалеко от базара.
— Подождём здесь, — сказал он, присаживаясь на полуобвалившуюся супу. — Эта старуха — то, что нам надо. Такую трудно нынче найти. Два часа носился по базару, осматривая каждую женщину. И хотя бы одна из них была с клюкой! Два часа потерял и ни с чем ушёл с базара. Только подошёл к остановке, а из троллейбуса выходит старушка. Спина согнута, обеими руками опирается на свой посох, стёкла очков толстые-претолстые. И сама еле ноги волочит. Ну почему, думаю, пришёл я без Мурада? Сейчас всё было бы отлично. Всё же подбежал к ней и помог перейти через дорогу. Старуха поблагодарила и пошла на базар. А я побежал за тобой.
Я думал, Рахмат привирает. Но оказалось, всё правда. Она даже была старше, чем описал Рахмат, и на глазах её были не одни очки, а сразу двое. Она остановилась перевести дух и, увидев Рахмата, приветливо улыбнулась. Рахмат подскочил к ней, взял под руку и подвёл к супе.
— Садитесь, бабушка, отдохните немного.
— Спасибо, сынок, и верно — не мешает посидеть немного. Да и куда торопиться! — Старуха села, всё ещё обеими руками опираясь на палку. — А кто этот мальчик, твой друг? Да продлится ваша жизнь, дети мои. А твой товарищ похож на тебя. Вы кого-нибудь ждёте?
— Да, мы вас ждали, бабушка.
— Меня? А чего меня ждать-то, дети мои?
Рахмат подмигнул мне, чтобы я объяснил.
— Вам не надо дров наколоть? — выпалил я, не зная, что говорить.
— Мы можем и крышу обмазать, если она протекает у вас.
— Ни дров у меня, голубчики, ни глиняной крыши нет. — Старуха поочерёдно посмотрела на нас и улыбнулась. — Государство дало мне такой дом, внутри которого всё есть. Не нужно стало ни дров, ни воды таскать, ни крышу мазать. Хорошие очень, оказывается, бывают квартиры такие. А про соседей и не говори — все такие милые, сердечные люди. Они говорят мне: «Вы не подумайте, что вы одиноки. Все женщины, которые здесь живут, — это ваши дочери, и мужчины — сыновья». А я смеюсь от радости: ведь не всякая счастливая мать имеет столько детей.
Старуха, оказывается, любила поговорить, и мне показалось, конца её разговору не будет. Я взглянул на Рахмата: он слушал её с раскрытым ртом. А мне скучно стало. Тоже мне, нашёл старуху. Узнай, расспроси и, если человек нуждается в помощи, тогда уж поднимай шум! Чего же зря трезвонить!
Я толкнул его в бок.
— Бабуся, — сказал Рахмат, когда старушка умолкла, чтобы перевести дух, — мы ищем старушку…
— Э, сынок, мало ли на свете старух?
— Да я говорю не про обыкновенных старух. Нам нужна одинокая старушка, и чтобы она нуждалась в помощи.
— Нам нужна одинокая старушка, и чтобы она нуждалась в помощи.
— Ой, не говори таких неприятных вещей, сынок, — такие старухи встречались, когда я ещё девчонкой была.
— Нет, бабушка, вы не поняли. Мы тимуровцы, и нам поэтому нужна именно одинокая старушка.
— Ах, голубчики, что ж вы этого раньше не сказали? — Старуха похлопала меня по плечу. — От покойной матери — мир её праху — остался у меня медный кувшин. Как-то уронила я его и с тех пор протекает. Поведу я вас домой, отремонтируете.
— Бабушка, мы не темирчи, а тимурчи[3], тимуровцы. Тимуровцы — это… Мурад, объясни-ка…
Я битый час пытался втолковать старушке, кто такие тимуровцы и что они должны делать. Старуха будто бы поняла.
— Да, да, я знаю, что это такое. Вы такие же, как дочь нашего соседа… Она тоже… это самое, как там?
— Тимурчи, — буркнул Рахмат недовольно.
— Да, да, темирчи, — повторила старуха, опять называя тимуровца жестянщиком. — Каждый день после школы прибегала она ко мне, голубка моя. Целых три года не давала дотронуться до холодной воды. А однажды прибежала и говорит, будет учить меня книжки читать. Я отказываюсь. «Да что ты, доченька, говорю, позора не оберёшься на старости лет-то!» Но нет, добилась своего, упрямица. Научилась я книжки читать всякие, только тогда она успокоилась. Переехала теперь на другую улицу и всё равно не забывает, часто прибегает, и всякий раз…
— Пошли, — толкнул меня Рахмат. — Всё ясно. Похоже, эта старуха — тётушка Рузван. Бежим, пока она не запомнила нас. Передаст ещё Максуде…
Мы кое-как довели старуху до троллейбуса и кинулись прочь.
— Зря день прошёл, — сказал я с сожалением. — Лучше бы уголь перетаскали.
— Верно, — оживился Рахмат. — Мама здорово обрадуется. Бежим?
— Побежали.
Горы угля у калитки не было. Мы посмотрели друг на друга и вошли во двор.
Под краном мылись Максуда и курносый Сали, чёрные от угольной пыли…
Беркут
Я нехотя дожевал кусок лепёшки и отложил в сторону ложку. Снял с гвоздя новенькую соломенную шляпу. Её купила мама, ещё когда решили, что я поеду в кишлак.
— Мураджан! — крикнула из кухни бабушка.
Я остановился.
— Ты куда собрался, внучек?
— Пойду к деду, на бахчу.
— В такую жару! Посидел бы дома. Ты городской, к жаре-то непривычный. Солнце, оно непривычных не любит. Вечером по холодку и пошёл бы, если уж такая охота. И, кстати, ужин бы отнёс.
Я недовольно снял шляпу, сел и положил её рядом.
Я очень люблю бабушку и всегда слушаюсь. Но я страшно не люблю, когда меня всё ещё считают маленьким ребёнком. И особенно не нравится мне, когда пытаются пугать всякой чепухой. А бабушка решила даже солнцем припугнуть! Конечно, бабушке трудно понять, что я теперь не прежний Мурад, которого привозили в кишлак мама с папой. Я уже в четвёртый класс перешёл. И вот что сказал папа, когда мама не хотела отпускать меня одного:
«Мурад уже большой парень, джигит настоящий. Так что пусть едет, а мы приедем через неделю. Чего ему в городе каникулы убивать?»
Не знаю, как можно убивать каникулы, но папа меня здорово обрадовал. Правда, немножко грустно было расставаться с Рахматом, но ведь он тоже скоро уедет в пионерский лагерь.
Папа на такси привёз нас на вокзал, я попрощался и уехал один. Целый час ехал. Только у станции, когда мне выходить надо было, какая-то старушка стала тормошить: «Да торопись, сынок, да тебе выходить, да смотри, да осторожней!» Совсем замучила. Это ей мама наказала, чтобы она помогла мне сойти. Будто я сам не смог бы! И вообще, все старушки такие. А вот старики — нет. Поэтому и хотел я улизнуть к деду. С ним веселее. Он всё время всякие истории рассказывает. А бабушка весь день занята, бегает по хозяйству, и к вечеру она очень устаёт. И поэтому не может рассказывать всякие истории, хотя она тоже много их знает…
Бабушка принесла и поставила передо мной полную чашку. Я хотел сказать, что наелся, что уже три часа обедаю, но промолчал. Потому что вспомнил, как мама наказывала слушаться и не обижать бабушку.
— Выпей, внучек, айрану — жару хорошо будешь переносить, — сказала бабушка. — Это кислое молоко, разведённое ледяной водой.
«Много ли, интересно, народу умерло от этой несчастной жары?» — подумал я про себя, взял чашку и нехотя пригубил. Айран оказался очень вкусным.