— Война!.. Война началась!.. Эй, люди, война!..
Люди были в недоумении: почему война? С кем война? Что это значит для них? Потом, конечно, все выяснилось.
Да, счастье кончилось, началась война.
Ее оглушающий болезненный смысл впервые ощутил Керим по-настоящему, когда в разных концах аула послышался истошный женский плач и пришли к нему в дом четверо хмурых, посуровевших и повзрослевших бывших его одноклассников. Не глядя друг на друга, делая вид, что не слышат плача в своих домах, сказали, что направляются в сельсовет, а оттуда — в райцентр, чтобы проситься добровольцами на фронт. И осведомились: пойдет ли с ними Керим? Ведь он тоже комсомолец.
Внутри у Керима что-то сломалось на две части. Сломалось и развалилось в разные стороны, оставив посередине съежившееся в ожидании удара существо. Рассудком Керим понимал, что пойдет с товарищами… должен пойти… не может не пойти!.. Но тот, который трясся внутри, скулил и заглядывал по-собачьи в глаза: «Как, пойдешь сам? Дождись призыва! Не убивай свою долю собственными руками. Не спеши, позовут, когда надо будет! Лишний час счастья — это век счастья! Локти кусать будешь, вспоминая…»
И дрогнул Керим, смутился, запнулся на полуслове, отводя взгляд от друзей. Они не торопили его, понимали, как ему трудно, — настоящие друзья были. А дед Атабек-ага сказал негромко, ни к кому не обращаясь, словно сам с собой вполголоса советовался, сам себя убеждал: «У мужчины должно быть лицо мужчины», — и заплакал, блестя слезинками в поредевшей бородке, понимая, что бросил гирю на колеблющуюся чашу весов. Не слышала его слов Акгуль. Если бы слышала, прокляла бы старика, не сходя с места!.. А там — как знать, может, и не прокляла бы, поняв, что есть в жизни человека что-то незримо большее, нежели самые жаркие объятия, что-то значительнее самого понятия «счастье», когда гулким и больным колоколом бьет сердце и вспоминается слышанное когда-то на уроке истории: «Граждане! Родина в опасности! К оружию, граждане!»
Все население Торанглы от мала до велика провожало пятерых своих первых солдат, защитников отечества от ошалевшего фашизма, и все верили, что через месяц-другой они с победой вернутся под родную крышу.
Прощаясь с внуком, Атабек-ага достал из-за пояса нож в повидавших виды ножнах.
— Возьми. Пусть он послужит тебе верой и правдой, как служил моему отцу и моему деду. Была бы тверда рука, а он не изменит. Возвращайся живым и здоровым. Мы будем ждать тебя.
И снова по щеке старика скользнула непрошеная слезинка и скрылась в бороде. Он покосился на невестку, но та стояла как закаменелая.
Она молчала все время, пока люди провожали глазами лодку, на которой Керим и его товарищи плыли в райцентр. Молчала, идя домой и слушая ненужные утешения. Молчала, бесцельно переставляя дома вещи с места на место. И только глухой ночью, выскользнув в стрекочущую беззаботными сверчками и цикадами степь, бежала до тех пор, пока могла бежать, а потом со всего маху ударилась грудью о землю, и рыдание вырвалось наконец из ее стиснутого спазмой горла…
Начало военной науки Керим постигал с новобранцами в полку, расположенном довольно далеко от фронта, и пороху, как говорится, пока еще не нюхал. Но и без того пришлось несладко — тяжелые кургузые ботинки были куда неудобнее привычных чокаев[11], домашние шерстяные портянки пришлось сменить на бязевые, а они то и дело сбивались, натирали ноги в кровь. Что же касается еды, то лучше вовсе не думать о ней: горстка гороха, перловки или сечки — разве это пища для здорового парня, целый день проводящего на ногах? Один смех, да и только, воробьиная доля!
Но смеяться не хотелось. Керим понимал, что не то сейчас время, чтобы о желудке заботиться, как бы он ни напоминал о себе. Глаза всех новобранцев были заняты только оружием, уши — сводками Совинформбюро, а мысли бились единственным желанием: поскорее на фронт. Что там, на фронте, никто, конечно, не знал и толком не представлял, но все рвались туда. Встречались, понятно, и ловкачи, норовящие за чужим горбом отсидеться где-нибудь в каптерке ОВС[12], но таких были считанные единицы; Керим их даже презирать не умел, он их попросту не замечал.
Месяц пролетел как один день. Новобранцев распределили по подразделениям, располагающимся ближе к фронту. Кое-кому повезло — попали прямо в маршевые роты, а Керима направили в БАО[13]. Название поначалу казалось загадочным, а после выяснилось, что это просто-напросто самолеты обслуживать надо — охранять их, чистить, грузить. Интересного, в общем, мало, хотя и скучать не приходилось. На фронт бы, на фронт!