Франц скрипит зубами и бормочет:
— Что-то будет?
Словно под жернова попал. Что же это за мельница, ветряная или водяная? А перед глазами колеса вертятся, вертятся…
— Что будет, Франц? Смотри, будь осторожен, ведь тебя же разыскивают.
Значит, думают, что это я ее убил, я? Его снова охватила дрожь, на лице снова появилась усмешка; я, правда, как-то раз поколотил ее, а они думают, верно, что я ее, как Иду…
— Сиди ты дома, Франц, не выходи на улицу; куда тебя несет? Тебя же ищут, сразу узнают по пустому рукаву.
— Не бойся, Ева, если сам не захочу, никто меня не найдет, будь уверена. Я спущусь вниз, прочту объявления на тумбе. Я должен все узнать, как было. И в пивную пойду, все газеты прочитаю.
Остановился ом перед Евой, посмотрел на нее в упор — и не в силах слова вымолвить, того и гляди расхохочется.
— Ну-ка, Ева, взгляни на меня. Заметно по мне что-нибудь или нет?
Вцепилась Ева в него, не отпускает от себя.
— Нет, — кричит, — нет!
— Да ты хорошенько взгляни. Наверное, что-нибудь да заметно.
— Нет, нет! — снова закричала Ева и захлебнулась слезами.
А он взял с комода шляпу, улыбнулся и пошел к двери.
У Франца давно уже был протез, только носил он его редко. Но теперь, перед тем как идти, пристегнул его, засунул искусственную руку в карман пальто, — в левой руке у него дымящаяся сигара. Выбрался из квартиры с великим трудом. Ева в голос кричала, потом упала перед ним на пороге и не давала ему пройти, пока он не пообещал ей не скрываться никуда и быть начеку.
— К кофе я вернусь, — сказал он уже на лестнице. Так и не забрали Франца, пока он сам не дался.
И шли два ангела-хранителя одесную и ошую его, и отводили от него взоры…
В четыре он вернулся домой к кофе, как и обещал. Пришел Герберт. И тут Франц заговорил. Никогда они еще такой длинной речи от него не слышали. Он был в пивной, все прочел в газете и о приятеле своем, жестянщике Карле, и о том, что тот их оговорил. Не возьмет Франц в толк, зачем он это сделал. Оказывается, Карл тоже был в Фрейенвальде, куда затащили Мицци. Рейнхольд ее силком туда увез. Наверно, он раздобыл машину где-то, проехал с Мицци немного, а потом к ним подсел Карл, и они вдвоем скрутили ее и увезли в Фрейенвальде, может быть это и ночью было. А может, они ее убили еще по дороге.
— Да зачем же Рейнхольд это сделал?
— Ведь это ж он выбросил меня тогда из машины, теперь мне нечего скрывать. Он это и сделал, но ничего, я на него зла не держу, — таких, как я, учить надо, а то весь век дураком проживешь и понимать не будешь, что творится на белом свете. Вот я зла на него и не имею, нисколько. А теперь он хотел меня в бараний рог согнуть, думал, что я у него в кармане, да потом понял, что ошибся. Потому и отнял он у меня Мицци и сделал над ней такое… Только она-то чем виновата?
Как это было тогда… Ах, зачем, ах, затем… Гром барабанов. Батальон — смирно! Шагом марш! Когда по улицам идут солдаты, из окон вслед глядят девчата, ах, зачем, ах, затем, чингда, чингда, чингдарада, бумдарада, бум. Так я пошел к нему тогда, и так он мне теперь ответил. Будь оно проклято! Зачем я к нему пошел? Не надо было к нему ходить! Не надо!
Ну, да теперь все равно!
Герберт глаза выпучил. И Ева не может произнести ни слова.
— Почему ж ты ничего не сказал об этом Мицци? — спросил Герберт.
— В этом нет моей вины, с этим уже ничего не поделаешь, с таким же успехом он мог застрелить меня, когда я пришел к нему на квартиру. Говорю вам, с этим уже ничего не поделаешь.
И было у зверя семь голов с десятью рогами, а в руке жены чаша, наполненная мерзостями и нечистотою… Теперь они совсем доконают меня, и ничего уже не поделаешь.
— Сказал бы ты, чудак, хоть слово, и я тебе ручаюсь, что Мицци была бы и сейчас жива, а кто-то другой не сносил бы головы.
— Не моя вина! Нельзя знать наперед, что такой человек сделает. И что он делает сейчас, вот в эту минуту, — тоже не узнать.
— Узнаем!
Ева чуть не плачет.
— Не связывайся ты с этим человеком, Герберт, я и за тебя боюсь.
— Мы осторожно. Только бы узнать, где он, и через полчаса за ним лягавые явятся.
Франц раздумчиво покачал головой.
— Не трогай его, Герберт, рассчитаться с ним — мое дело! Даешь слово не мешать мне в этом?
А Ева:
— Не спорь, Герберт. А ты что будешь делать, Франц?
— Я конченый человек. Меня на свалку можно выбросить.
Он быстро отошел в угол и повернулся к ним спиною.