Ручками хлоп-хлоп-хлоп, ножками топ-топ-топ, рыбы, птицы резвятся день-деньской, одним словом рай!
В тряском вагоне трамвая Франц и Лина, склонившись над листком, читают при тусклом свете плафонов стихотворение на первой странице; Лина отчеркнула его карандашом: Е. Фишер. «Всегда вдвоем». «Не лучше ли вдвоем идти по жизни тяжкому пути, всегда вдвоем! Ведь оступиться так легко и до беды недалеко, покуда ты один идешь, покуда друга не найдешь. Коли душа твоя чиста, зови в попутчики Христа. С тобой повсюду и везде, поможет он в любой беде. Всегда вдвоем с тобой!» Читает Франц, а сам думает: выпить еще не мешало бы, двух кружек маловато, от разговоров в горле пересохло. Но тут вспомнилось ему, как он пел. Хорошо стало на душе, легко. Он стиснул Лине локоть.
Та чует утреннее благорастворение воздухов. По пути на Гольцмарктштрассе она мягко прижимается к нему: не объявить ли им в скором времени о помолвке?
Франц Биберкопф, бывший цементщик, перевозчик мебели и так далее, а ныне — продавец газет, весит без малого центнер. Он силен, как удав, — недавно снова вступил в спортивный клуб. Он носит защитные обмотки, башмаки, подбитые гвоздями, и непромокаемую куртку. Денег у него не густо, зарабатывает понемногу, но на хлеб хватает. И на ногу он не даст себе наступить. Будьте уверены!
Быть может, после того что было (Ида и прочее), его мучают угрызения совести, кошмары, тревожные сны, Эриннии времен наших прабабушек? Ничуть не бывало! Не забывайте, обстановка изменилась. В былые времена преступника предавали анафеме (откуда ты это знаешь, дитя мое?). Взять хотя бы Ореста, который Клитемнестру убил перед алтарем, и имя-то такое, что не выговоришь. Ведь как-никак она мать родная ему была. Позвольте, какой там алтарь? Найдите-ка у нас церковь, которая по ночам открыта. То-то, я и говорю, времена не те. Хой-хо, ату его! И гнались за ним страшные чудища, косматые ведьмы со змеями в волосах, псы без намордников, и кто там еще, в общем целый зверинец — глядеть тошно. Но он прижался к алтарю, и все эти твари — особенно псы — беснуются, прыгают, зубами щелкают, а добраться до него не могут. Как это там поется про Эринний? «Не под сладкую музыку арф кружатся в пляске они…» Потом обовьются вокруг своей жертвы — и готово дело: умопомешательство, помрачение; словом, одна дорога — в желтый дом.
Нет, Франца Биберкопфа Эриннии не терзают. Скажем прямо — аппетит у него хороший. Сидит ли он у Геншке или еще где — повязку свою в карман спрятал, глушит одну кружку пива за другой, а то и рюмку горькой пропустит, хорошо ему на свете! Вот вам и разница между бывшим грузчиком, а ныне, в конце 1927 года, продавцом газет, Францем Биберкопфом из Берлина и древним героем Орестом. Ну, в чьей шкуре быть лучше?
Франц убил свою невесту Иду (фамилия ее тут, извините, ни при чем), цветущую молодую женщину. Все началось с крупного разговора между Францем и Идой в квартире ее сестры; сперва молодой женщине были нанесены следующие телесные повреждения: содрана кожа на носу, точнее на кончике носа и на переносице, и повреждены кость и хрящ носа. Впрочем, это было установлено позже в больнице и сыграло затем не последнюю роль на суде. Были обнаружены впоследствии и легкие ссадины и кровоподтеки на плечах.
Но затем объяснение молодых людей приняло весьма оживленный характер. Выражения: «кот», «сутенер» и «кобель поганый» привели крайне щепетильного в вопросах чести, хотя несколько и опустившегося, Франца Биберкопфа в сильное возбуждение. Вдобавок в тот день он был расстроен и по другим причинам. Мускулы его напряглись. Но в руках у него была лишь небольшая мутовка для сбивания сливок, — он, видите ли, уже и тогда тренировался и растянул себе сухожилие на руке. И вот эту самую мутовку с проволочной спиралью он мощным двукратным размахом привел в соприкосновение с грудной клеткой Иды, своей собеседницы в вышеупомянутом разговоре. Грудная клетка Иды была до того дня совершенно целой, без малейшего изъяна, чего, однако, нельзя было сказать о характере этой маленькой, крайне привлекательной девушки.
Кстати: живший на ее счет мужчина подозревал, не без оснований, что она собирается дать ему отставку и подарить сердце некоему бреславльцу, внезапно появившемуся на ее горизонте. Как бы то ни было грудная клетка миловидной девицы оказалась неприспособленной к столь стремительному соприкосновению с мутовками. Уже после первого удара Ида ойкнула и крикнула Францу на сей раз не «сутенер поганый», а «опомнись! Что ты делаешь?» При втором соприкосновении с мутовкой Ида сделала пол-оборота вправо: Франц находился в том же положении. В результате этого соприкосновения Ида вообще больше ничего не сказала, а только как-то странно, рыльцем, раскрыла рот и взмахнула руками.