— Ну? Что вы на это скажете?
Да что он может сказать? Горемыка, и в голове у него не все в порядке. Что такой голоштанник понимает в деньгах Фейтеля из Черновиц? Он и в подметки Фейтелю не годится.
Франц выдержал взгляд рыжего. С добрым утром, господин пастор, трамваи все трезвонят, — надоели, но мы уже знаем, в чем дело, и ни один человек не может дать больше, чем имеет. Теперь — шабаш, снег загорится — и то палец о палец не ударю! Будет, довольно!
Змей, шурша, сполз с дерева. Проклят будь перед всеми скотами, будешь ползать на чреве своем, будешь есть прах во все дни жизни твоей. И вражду положу между тобою и женою. В муках будешь рожать ты детей, Ева. Адам, проклята земля за тебя, терние и волчцы произрастит она тебе, и полевая трава будет пищей твоей.
Поработал, и хватит! Снег загорится, и то палец о палец не ударю!
Мысль эта — словно железный лом в руках Франца. С ним сидел, с ним и ушел. Губы его беззвучно шевелились. А шел ведь сюда нехотя. Из тюрьмы в Тегеле его выпустили уже несколько месяцев тому назад, тогда он ехал на трамвае, дзинь-дзинь по улицам, вдоль домов, и крыши сползали ему на голову. Потом он сидел у евреев. Он встал, ну-ка, пойдем теперь дальше, в тот раз я пошел к Минне. Здесь мне делать больше нечего — пойдем к Минне, вспомним, как все это было, по порядку.
Он ушел. Долго слонялся перед домом, где жила Минна.
Впрочем, какое ему дело до нее? Пускай себе милуется со своим стариком. Репа и капуста выгнали меня, было б дома мясо, не ушел бы я. Здесь кошки гадят тоже не иначе, чем на даче. Пропади, зайчишка, как в шкафу коврижка. Чего ему тут, как идиоту, торчать да на дом глядеть? И вся рота — кругом марш! Кукареку!
Кукареку! Кукареку!
Так сказал Менелай, неумышленно скорбь пробудив в Телемаке. Крупная пала с ресницы сыновней слеза; в руки пурпурную мантию взяв, ею глаза он закрыл… Той порою к ним из своих благовонных высоких покоев вышла Елена, подобная светлой с копьем золотым Артемиде.
Кукареку! Есть много куриных пород. Но если спросить меня по совести, каких кур я больше всего люблю, я чистосердечно отвечу: жареных. К семейству куриных относятся еще и фазаны, а в «Жизни животных» Брэма говорится: карликовая болотная курочка отличается от болотного кулика не только меньшим ростом, но и тем, что самец и самка имеют весною почти одинаковое оперение. Исследователям Азии известен также мониал, или монал, называемый учеными «блестящим фазаном». Яркость его оперения не поддается описанию. Его приманный зов — протяжный жалобный свист — можно услышать в лесу во всякое время дня, однако чаще всего перед рассветом и к вечеру.
Впрочем, все это происходит весьма далеко отсюда, между Сиккамом и Бутаном в Индии, и для Берлина является довольно бесплодной книжной премудростью.
Берлинские бойни. В северо-восточной части города, между Эльденаерштрассе и Таерштрассе, через Ландсбергераллее вплоть до самой Котениусштрассе, вдоль окружной железной дороги тянутся здания, корпуса и хлевы скотобойни и скотопригонного двора.
Бойни занимают площадь в 47,88 гектаров; постройка их обошлась, не считая зданий за Ландсбергераллее, в 27 093492 марки, из которых на скотопригонный двор приходится 7 682 844 марки, а на бойни — 19 410 648 марок.
Скотопригонный двор, бойни и оптовый мясной рынок образуют в хозяйственном отношении одно нераздельное целое. Для управления ими создана специальная комиссия, в состав которой входят 2 члена городского магистрата, 1 член районного магистрата, 11 депутатов городского собрания и 3 представителя от населения. На бойнях работают 258 человек, в том числе ветеринары, санитарные врачи, клеймовщики, помощники ветеринаров, помощники санитарных врачей, штатные служащие, рабочие. Правила внутреннего распорядка от 4 октября 1900 года содержат общие положения, регулирующие порядок пригона и содержания скота и доставку фуража. С владельцев скота, пригнанного на бойни, взимается: рыночный сбор и сбор за стойловое содержание, за убой и, наконец, за уборку кормушек в свинарниках.
Грязно-серая каменная ограда, с колючей проволокой поверху, тянется вдоль всей Эльденаерштрассе. Деревья за ней стоят голые. Время зимнее, и деревья в ожидании весны берегут свой сок, прячут его в корни. Повозки для мяса, с желтыми и красными колесами, запряженные сытыми лошадьми, подкатывают на рысях. За одной повозкой трусит тощая кобыла; начинается торг, кто-то с тротуара кричит: «Эй, Эмиль! Погоди, 50 марок за кобылу и магарыч на восьмерых!» Кобыла вертится на месте, дрожит, грызет кору с дерева, возница дергает вожжи. «50 марок, Отто, и магарыч, не то проваливай!» Покупатель еще раз ощупывает кобылу: ладно, по рукам!