Неожиданно из рейха, непосредственно по линии министерства пропаганды, поступило представление на один творческий коллектив — хор из числа русских эмигрантов. Вот уж это были воистину участники «художественной самодеятельности»!
Они назывались «Хор запорожских сичевиков». Как было заведено, прилагались и документы по ним. Творческая характеристика коллектива, общие фотографии хора и справки службы безопасности на каждого участника с приложением фотографий. Все как один усатые дядьки, с чубами и при папахах, ну настоящие запорожцы! Биографии этих «солистов» впечатляли. Оказалось, что все они в прошлом — активные участники боевых операций немецкой военной разведки, диверсионных служб, националистических бандформирований. Большинство из них имеют ранения или травмы, полученные на территории СССР, где они еще до войны выполняли задания немецких спецслужб. В «художественную самодеятельность» включились после выхода в отставку с активной боевой работы по состоянию здоровья.
Все материалы «хора» у нас моментально изъяли, не дав подробно вчитаться их биографии, так как эти документы, безусловно, представляли интерес в практической работе розыскных подразделений органов госбезопасности.
В заключение хочу особо подчеркнуть, что в нашу задачу не входило подробное изучение и оценка трофейных документов. Мы только искали среди бегло просматриваемых материалов из трофейных мешков отдельные интересные документы, имеющие значение для текущей оперативной работы органов государственной безопасности. Не ставилась в то время перед нами задача выявления исторически значимых документов. Это сейчас, через 50 лет, можно с уверенностью сказать, что это был бесценный клад информации для беспристрастных исследователей истории Второй мировой войны.
Дальнейшая судьба просматривавшихся нами в июле 1952 года трофейных документов центральных ведомств фашистской Германии мне не известна. К концу работы у нас сложилось впечатление, что мы просматриваем только «остатки» военных трофеев. Наиболее значимое все же было изучено до нас. Это как-то утешало.
Среди кураторов, уже к концу практики, когда горы мешков стали заметно убывать, ходил разговор о возможной судьбе этих архивов. В связи с созданием ГДР проскальзывал и такой вариант: «Пусть немцы сами разбираются с этим хламом, они теперь самостоятельные!»
Не исключается и другой вариант. На территории объекта выделялось здание крематория, где, по свидетельствам бывших сотрудников тюрьмы, сжигали трупы заключенных. Никому уже не нужные трофеи могли попасть и в печи крематория. Но об этом невозможно что-либо сказать с высокой степенью достоверности.
Итак, что же дала нам, будущим переводчикам, эта практика? Полученные знания в работе с немецкими трофейными документами значительно расширили и обогатили мои представления по истории Германии как страны изучаемого языка по сути идеологических доктрин фашизма и степени влияния их на сознание рядовых немцев.
По директивным документам мы убедились в отношении фашистского руководства Германии к русским как к «недочеловекам» или представителям низшей расы. «Untermenschen» — люди низшей расы. Сюда нацисты относили поляков, русских, евреев, цыган. Высшую расу составляли только коренные немцы — «Reichsdeutsche». Немцы, проживающие за границами Германии, именовались «Volksdeutsche», прав на немецкое гражданство они также не имели. Россия рассматривалась нацистами только как богатый источник сырьевых ресурсов с низким культурным уровнем населения, призванный служить исключительно рынком рабов для избранной богом немецкой нации.
Я наглядно убедился, что друзья нашей Родины могут быть далеко от России и в среде чуждой нам в классовом понимании (письмо эмигрантки из Парижа), а заклятые враги могут таиться внутри нее (предательство Власова). Стало ясно, что уровень работы контрразведывательных органов по обеспечению безопасности нашей Родины не всегда соответствует тем представлениям, какие давались нам в процессе учебы (тоже дело Власова). Что важная информация далеко не всегда подлежит оглашению в интересах судеб людей. Но обязательно подлежит сохранению в интересах восстановления исторической правды.
Я убедился, что уровень знаний немецкого языка, полученный на курсах в Штраусберге и в стенах Ленинградского института, достаточен даже для работы со сложными документами государственного уровня. Значительно обогатился и мой словарный запас, появилась полная уверенность, что я смогу справиться с предстоящими задачами.
Практика дала ясно, без иллюзий, понять, что большинство немецкого населения будет смотреть на нас как на «недочеловеков» через призму пропаганды Геббельса, а он был мастером своего дела. Им был создан и внедрен в умы рядовых немцев облик «унтэрмэнша» (Untermensch) — недочеловека, представителя низшей расы. В нацистском толковании существа недоразвитого, нечистоплотного, интеллектуально неполноценного славянина, не бритого, в грязной и мятой одежде, с нечищеной обувью, зачастую с «монголоидным» типом лица и с узким разрезом глаз.
Естественно, далекого от европейской культуры по уровню своего развития. Такой образ не сходил со страниц газет, журналов, листовок и сценариев кинодокументальной хроники, утверждаемых Геббельсом. В действенности этой пропагандистской работы геббельсовского министерства на сознание немцев я убедился, просматривая содержание мешков писем с поздравлениями ко дню рождения Гитлера, тщательно анализируемых и бережно хранимых в канцелярии Бормана. Этому представлению о русских как представителях «низшей расы» нам предстояло ежедневно противостоять, компетентно переубеждать своих собеседников в лживости такой пропаганды, в том числе и личным поведением.
Практика преподнесла и еще один очень горький для будущих чекистов урок, явно вступавший в противоречие с изучавшимися нами основами марксизма-ленинизма о монолитности рядов КПСС и верности ленинизму ее членов.
В архивах ведомства Геббельса встретилось немало материалов о бывших крупных партийных и советских работниках, старших офицерах милиции, комсомольских работниках из Ленинградской и Смоленской областей, Минска и других оккупированных районов.
В документах шла речь о направлении их пропагандистского использования в работе на оккупированной территории, против населения осажденного Ленинграда, оккупированной Белоруссии, среди военнопленных. Прилагались их развернутые заявления о причинах перехода на сторону немцев, сообщалось об услугах, уже оказанных ими оккупационным властям. Так как эти документы не требовали перевода, их моментально изымали у нас, не давая углубиться в существо движущих мотивов такого ренегата.
Любопытно, что даже сами немцы тоже далеко не всегда верили в искренность заявлений таких «перевертышей».
Помню, в одном спецсообщении о работе с «важным перебежчиком» авторы запрашивали у руководства совета для уточнения направления его пропагандистского использования. Они прямо писали, что затрудняются в оценке искренности его заявлений и сомневаются в его преданности идеям рейха. К докладу прилагались вырезки из газеты «Правда» с его выступлением на одном из пленумов обкома КПСС и тексты листовок с его выступлениям уже на оккупированной территории, с призывами к населению о поддержке оккупантов. Из ведомства Геббельса на пространный запрос последовал лаконичный ответ примерно такого содержания: «Использовать в работе. Публиковать, что сейчас выгодно. В листовках должна быть его фотография, краткая ссылка на его большевистское прошлое с обязательным упоминанием, что он «изменил свои убеждения!»
Сам собой напрашивался вывод, что в предстоящей оперативной работе, не дай бог, придется столкнуться с советскими людьми, «изменяющими свои убеждения» и перешедшими в стан врага. А ведь они будут рядом, среди нас. Но это была пока только учебная практика, так сказать теория. А что же будет в жизни?
Все виденное озадачивало. Ведь основная направленность нашей учебы, общая морально-политическая подготовка нацеливала нас на борьбу непосредственно с внешними врагами советского государства, разведслужбами противника, на дальних подступах к нашим рубежам.