Мы вмести подошли к приемщице. Он представился ей как старший офицерского патруля и спокойно объяснил, что курсант в накладной неточно указал вложение отправления и заявил, что дробь становится боеприпасом, только когда ее засыпают в патрон. А в данном случае это просто «свинцовые шарики». Приемщица еще раз посмотрела на заполненную мной накладную. Видимо слова «свинцовые шарики» как-то успокоили ее, да и вид пожилого заслуженного офицера вызывал уважение и доверие. Посылку приняли, и она до моего прибытия в отпуск благополучно поступила в Ильинское.
При отправлении дроби в посылках в последующем я всегда писал в накладной только «свинцовые шарики для рыбалки»: это не звучит как боеприпас и инструкцией к пересылке не возбраняется.
Годы учебы в Ленинграде летели стремительно. В августе-сентябре 1952 года для нас началась преддипломная практика на одном из объектов министерства госбезопасности в Подмосковье.
Глава II
Преддипломная практика — работа с трофейными документами ведущих министерств фашистской Германии.
В августе 1952 года мы, слушатели IV курса немецкого факультета Ленинградского института иностранных языков МГБ СССР, прибыли на станцию Расторгуево Московской области. Здесь планировалась преддипломная практика.
Нас разместили в общежитии напротив бывшего Свято-Екатерининского женского монастыря, в котором располагался ранее особо важный объект МГБ СССР, известный сейчас по мемуарной и исторической литературе как спецтюрьма «Сухановка», имевший условное служебное наименование «Дача». Принимавшие курсантов офицеры из Центрального аппарата МГБ СССР объяснили, что в помещениях бывшей тюрьмы для особо важных государственных преступников хранятся сейчас трофейные документы, архивы министерств и ведомств фашистской Германии, с которыми нам и предстоит работать.
На следующий день нас провели на объект «Дача», рассадили в просторном зале и объяснили стоящую перед нами задачу — просмотр трофейной немецкой документации, захваченной советскими войсками при штурме Берлина в мае 1945 года.
Горы мешков. Это были архивы руководства фашистской партии — канцелярии Бормана, министерства пропаганды и агитации Геббельса и его личная переписка, отдельные дела МИДа Германии, его некоторых диппредставительств, дела руководства вермахта (отдел разработки и испытания новых вооружений), архивы министерства Розенберга, ведавшего вопросами управления на оккупированных «восточных землях» СССР и др.
Приносили, к нашему удивлению, прекрасно сохранившиеся холщевые мешки. В моем представлении трофейные документы могли бы выглядеть несколько иначе. Ведь трофеи эти из пламени войны, где не все так чисто и аккуратно.
Мешки были крепко зашиты, обильно опечатаны ненарушенными сургучными печатями немецких ведомств, их упаковавших. Внутри каждого мешка находились подробно составленные описи дел. Было ясно, что после опечатывания документов их бывшими хозяевами эти мешки никем не вскрывались.
Не сразу мы осознали, что у нашего государства после захвата этих архивов (то есть с мая 1945 года по август 1952 года, в течение 7 лет!), видимо, не было возможности тщательно изучить эту часть трофеев войны, оценить и использовать их по назначению. Они ждали своего часа.
Получили инструктаж о порядке работы с документами, были предупреждены под подписку о неразглашении их содержания перед посторонними лицами.
Работой руководила группа офицеров Центрального аппарата МГБ при участии наших преподавателей, руководивших практикой.
Была сформулирована и основная задача — выбирать из массы бегло просматриваемых материалов все документы, в которых идет речь о лицах с русскими фамилиями, о гражданах СССР (независимо военных или гражданских), о русских, проживающих за границей; документы о деятельности органов немецкой разведки и контрразведки, антисоветских зарубежных организаций. Просили не отвлекаться на другие, возможно интересные для нас вопросы, так как работа предстояла огромная, судя по количеству ожидавших нас мешков.
Просмотром архивов занималось около 60 человек курсантов, наши преподаватели, группа офицеров Центрального аппарата МГБ, которым мы докладывали о наиболее интересных с нашей точки зрения документах.
Нам не рекомендовали знакомить своих соседей по рабочему месту с обнаруженными интересными материалами.
Мы должны были работать самостоятельно. Скорее всего для ускорения темпов работы по просмотру документов, чтобы мы меньше отвлекались. Следует сразу заметить, что наши оценки значимости выявляемых документов далеко не всегда совпадали с мнением кураторов.
Правда вечерами, после рабочего дня, мы, разумеется, обменивались между собой сведениями по наиболее интересным находкам.
На мою долю выпало просматривать много материалов из архивов канцелярии руководителя фашистской партии (NSDAP) Бормана. Это были в основном верноподданнические по характеру письма. Поздравления немцев ко дню рождения Гитлера (20 апреля). В мешках с бумагами ведомства Бормана встречался вместе с описями краткий анализ партийной, религиозной и социальной принадлежности отправителей писем. Помню среди авторов поздравительных писем Гитлеру не было коммунистов и католиков.
Мешки писем! Буквально «одержимые холопским недугом» немцы клялись в верности фюреру, его идеям, сообщали о своем вкладе в реализацию его планов, обещали всемерную поддержку, верность делу фашизма. Просто мутило душу от этого фашиствующего единения.
Запомнились три письма немцев на имя Гитлера, авторы которых предлагали свои услуги в качестве двойников фюрера, обещая отдать за него свои жизни.
К письмам прилагались фотографии, где авторы сопоставляли себя с фотографиями Гитлера, снятого в различных ситуациях. На одном из этих писем рукой Бормана (автор письма, судя по фотографии, имел действительно поразительное сходство с Гитлером) была наложена резолюция: «Ознакомить с письмом Кальтенбрунера!» В ответе из СД сообщалось, что часть материалов они берут себе, выслав в подтверждение получения справку-заместитель документов для приобщения к делам Бормана.
Другим претендентам на роль двойников были посланы благодарности и деньги.
В делах канцелярии Бормана встречались также письма от заключенных концлагерей, особенно агентов-провокаторов, часто бывших социал-демократов. Осуждая свою прошлую партийную деятельность, они клялись заслужить доверие Гитлера, будучи уже в местах заключения. Писали о своих заслугах в борьбе с «врагами фюрера» в концлагерях, выявлении ими лично групп сопротивления, указывали даже количество выданных ими гестапо людей. Хвалили гестаповцев за верную службу Гитлеру. На одном из писем такого провокатора помню резолюцию Бормана: «Поставить вопрос о его работе вне лагеря. Достаточно проверен!»
В потоке писем фашиствующей мрази на имя Гитлера мне припоминается единственный документ прямо противоположного содержания. Это письмо было направлено в конце ноября 1941 года из Парижа на имя Гитлера.
Следует напомнить современникам, что в это время фашистские войска стояли еще на подступах к Москве и в Европе многие были уверены в победе немцев.
Письмо было исполнено грамотным русским языком, с изящной стилистикой. Писала русская женщина, жена бывшего белогвардейского генерала. Поводом для этого письма послужило извещение из парижского гестапо о расстреле немцами ее мужа и высылки ей из тюрьмы его вещей. До ареста и казни мужа был расстрелян и ее сын — участник французского движения сопротивления, студент университета. Она сразу же оговорилась, что хорошо осознает, что после поступления этого письма в Берлин ее судьба предрешена.
Перед смертью она хочет публично высказать сожаление, что в столь трагическое для судеб России время она и ее семья оказались вдали от Родины. Обращаясь с проклятьем лично к Гитлеру, она пророчески заявляет (это в ноябре 1941 года), что войну против России он проиграет, что уроков истории он не знает. Напоминает ему старинную русскую легенду о судьбе иностранного завоевателя, который остановился у границ России на развилке трех дорог…