В большом городе, каким является Берлин, акционерные общества вполне в состоянии удовлетворять потребности в удовольствии сразу нескольких социальных слоев одновременно, культивируя в фешенебельных кварталах берлинского «Запада» шик, лоск и пресловутую светскость, в других районах города предлагая добротные буржуазные радости клиентам «славного бюргерского сословия», а на рабочих окраинах размещая заведения низкосортного пошиба для той части пролетарской элиты, которая тоже не прочь изредка приобщиться к соблазнам «сладкой жизни». И как в универсальном магазине продовольственные и вещевые товары самым тщательным образом рассортированы по ценам и качеству и выставлены в витринах с учетом запросов всех социальных слоев и даже многочисленных социальных прослоек, так и акционерные общества индустрии радостей поставляют каждому классу увеселения на его карман и вкус, напитки, которые тот предпочитает и способен оплатить, от шампанского, коктейлей и коньяка вплоть до вишневой наливки, липкого ликера и кислого пива из патцендорфской пивоварни. Однажды за одну ночь, когда скорбь моя была столь велика, что снова и снова толкала меня сопереживать горечь всех слоев изголодавшегося по мирским утехам берлинского населения, я медленно перемещался по городу, начав с баров шикарного Запада, потом переместившись на Фридрихштрассе, оттуда — в заведения северных районов, чтобы завершить свой поход в пивнушках для так называемого люмпен-пролетариата. По мере передвижения спиртное делалось все крепче, пиво светлее и жиже, вина кислее, музыка все фальшивей, а девицы — все толще и старше. Да, мне даже стало казаться, что где-то бытует некая единая и неумолимая сила, разумеется, АО, которая с неукоснительной строгостью понуждает весь народ к ночным увеселениям, так сказать, укрощает его радостями через силу, при этом используя свой расходный материал с крайней рачительностью, но без малейшего остатка. Так что саксофонисты, подрастерявшие «дыхалку» в люксусных интерлюдиях запада, до тех пор услаждают своими руладами буржуазное среднее сословие, покуда не подрастеряют и слух тоже, после чего оседают в пролетарских кабаках. Стройные, как тростинки, танцовщицы по мере прибавления в весе и возрасте, в строгом соответствии с требованиями все того же негласного, но беспощадного регламента, медленно опускаются из районов, где деньгами сорят, сперва в те, где их считают, потом в такие, где их уже экономят, и так далее до самых последних, где люди от случая к случаю тратят последние гроши.
Одно из таких увеселительных заведений, уже в годах, можно сказать, старожил среди своих берлинских собратьев, праздновало недавно пятидесятилетний юбилей и по такому случаю раздавало посетителям объемистые программки с забытыми фотоснимками забытых любимцев публики и примечательным «историческим обзором». Из коего можно было узнать, что оное увеселительное заведение, основанное и долгие годы ведомое одним единственным человеком, перешло в многочисленные руки «правления», которое, представляется мне, состоит сплошь из убийственно серьезных деловых людей, этаких заслуженных мастеров зашибания деньги. Здесь же было и фото основателя: круглолицый весельчак, из тех, кто живет сам и жить дает другим, он смотрел на нас с лукавым прищуром тертого калача, пряча в пышных, молодецки закрученных усах, парадоксально соединивших в себе воинственность и добродушие, умудренно ленивую улыбку, свидетельствующую, что в характере этого человека несомненная жажда наживы имеет свой предел. Далее следовали фото «звезд» — знаменитых кабаретных див, представительниц славного племени бесстрашных женщин, что на сцену выходят как на поле брани, в броне корсета, в длинных юбках, из-под которых кокетливо, запретно и похотливо выглядывает то коленочка в белоснежном или розоватом чулке, то танцевальные сапожки на высокой шнуровке, этих воинственных и бесстыжих маркитанток с обнаженными, жилистыми плечами и шеями и с высоченной, пышной копной волос, под которой даже легкий кивок был совсем непростым делом; и, наконец, танцовщиц с округлыми, ладными ножками, словно вшитых в колышущиеся воланы шуршащих балетных пачек, соблазнительно-развязных скромниц с манящей улыбкой на устах и обаянием растленной добродетели во взоре. Да, вот как оно раньше было. Хозяин ходил между столиками, давая гостям жить и поощряя их грешить как можно усерднее. Шутки были рискованные, но люди веселились от души, женщины были разодеты, но, несомненно, из плоти и крови, а не являли собой продукт упорных гигиенических процедур. Развлечение было всего лишь выгодным делом, но еще не индустрией.