– Где ты ходишь? – спросила Хильди, высунувшись в коридор. – Нам с тобой еще вино готовить.
Я ниже наклонил голову, чтобы спрятать лицо, и поспешил в сторону ванной.
– В школе вляпался. Дай умоюсь, и тогда займемся вином.
Она включила в коридоре свет и, увидев мое лицо, пронзительно вскрикнула.
– Что такое? – донесся из глубины квартиры голос фрау Крессель.
– Упал с лестницы, – ответил я.
Добравшись наконец до ванной, я попытался закрыть за собой дверь, но Хильди распахнула ее настежь и тоже вошла. Потом у нее за спиной выросла фрау Крессель, у которой при виде меня буквально отвисла челюсть.
Я посмотрел на себя в зеркале. Верхняя губа распухла справа раза в три, а под носом вдоль губы багровым шрамом отпечатались зубы. Вокруг рта клочковатой бородкой запеклась кровь, а вся правая сторона лица представляла собой один здоровенный синяк, украшенный багровыми припухлостями под глазом и на нижней челюсти.
– Болит? – спросила Хильди.
– Нет, – соврал я, хотя голова у меня болела и саднила, будто покусанная целым роем свирепых ос.
– Хильдегард, возьми полотенце и намочи теплой водой, – сказала фрау Крессель. – А ты, Карл, садись.
Грузная, лет шестидесяти с небольшим, фрау Крессель была родом из деревни. Сколько я себя помню, она готовила и убирала у нас в доме. Жила она в каморке за кухней, в которой не было ничего, кроме узкой кровати, комода с зеркалом и крошечного умывальника. Фрау Крессель лишнего болтать не любила, зато каждое ее слово мы с Хильди воспринимали всерьез – в отличие от того, что слышали от наших родителей, которые, как люди образованные, могли часами распинаться обо всем на свете, – и всегда ее слушались.
Я покорно уселся на крышку унитаза, а фрау Крессель принялась влажным полотенцем вытирать мне кровь с лица. Она старалась делать это как можно бережнее, но каждое ее прикосновение было как порез перочинным ножиком. Когда крови на лице почти не осталось, я провел кончиком языка по шраму на верхней губе и нащупал пустоту на месте выбитого зуба. Папа придет в бешенство, увидев меня на вернисаже в таком виде, подумал я.
– А чем это так пахнет? – спросила Хильди.
Из-за боли я совсем забыл об обмоченных штанах.
– Ничем! Давай, иди, приготовь вино, и мы быстренько с ним управимся.
Я вытолкал Хильди из уборной. Фрау Крессель все это время не сводила с меня пристального взгляда.
– Так ты расскажешь, что произошло?
Я задумался на несколько мгновений, а потом покачал головой.
– Нет.
– Точно?
Я кивнул.
– Давай сюда штаны, – со вздохом сказала она. – Завтра утром верну чистые.
Я стянул брюки с трусами и отдал их фрау Крессель. С первых дней моей жизни она купала и переодевала меня, она же ухаживала за мной, когда я болел. Поэтому перед ней – единственной в мире – мне не было ни капельки стыдно раздеться догола.
– Вытрись хорошенько, а то паршой пойдешь, – сказала фрау Крессель и вышла из ванной.
Протирая влажным полотенцем ноги и пах, я ненароком взглянул в зеркало и аж вздрогнул – такое жалкое зрелище я собой представлял. До сих пор я запросто сходил среди немцев за своего, отчего ни на улице, ни в школе никто не цеплялся ко мне как к еврею. Однако теперь времена переменились.
Я прекрасно понимал, что с тех пор, как год назад к власти пришел Гитлер, евреям в Германии приходится тяжко. Но из-за того, что в школе о моем происхождении никто не догадывался, Гитлер и нацисты занимали последнее пятое место в списке главных моих забот. Выглядел список так:
1. Я слишком худой
2. У меня прыщи
3. Хорошо бы залезть Грете Хаузер в трусы, да так, чтобы ей захотелось залезть в мои
4. У папы неважно с деньгами
5. Гитлер и нацисты
Я был высокого роста и жутко худой. Такой худой, что дальше некуда. А худоба противоречила идеалу, к которому призывал стремиться Гитлер. При этом, сколько бы я ни ел, веса во мне не прибавлялось. И вдобавок эта напасть – прыщи. Я старательно умывался по три раза на дню, но на щеках, на лбу, а то и на кончике носа снова и снова вылезали противные красные гнойнички. Еще мне не давала покоя грудь Греты Хаузер, моей соседки. А кроме того, меня тревожило положение дел в галерее и преследующие отца денежные трудности. Я уже и не помнил, чтобы он продал хотя бы одну живописную работу, и поэтому не очень понимал, как мы умудряемся существовать на его мизерные заработки.
Но теперь все остальные заботы и тревоги оттеснила мысль о том, что впредь мне предстоит изо дня в день отбиваться от злобных нападок «Волчьей стаи».