Попытка британского маршала авиации Харриса "поставить Германию на колени" состояла из нескольких крупных воздушных сражений, названных по их главным целям. Первым было "Рурское" весной 1943 г., сровнявшее с землей индустриальное сердце Германии, а заодно и такие города, как Кельн, Майнц и Франкфурт. За этим в июле и августе последовало "Гамбургское". К осени 1943 г. бомбардировщики Харриса были готовы обрушиться на свою призовую мишень столицу Рейха. Того не подозревая, Мисси описала здесь первые залпы "сражения за Берлин".
Пятница, 19 ноября.
Ужинала с Рюдгером фон Эссеном (из шведской миссии) и его женой Хермине. Они только что закончили отделку своей очаровательной квартиры неподалеку от нашего дома; у них там множество стекла и фарфора из Дании. По-моему, это несколько опрометчиво. Подали устрицы - угощение поистине царское! Пришла домой поздно, так как трамваи ходят лишь спорадически.
Воскресенье, 21 ноября.
Ходила с Папa на литургию в большой русский собор около Темпельхофа. Пели прекрасно. С нами пошли Лоремари Шенбург и ее раненый друг-офицер Тони Заурма. На них служба тоже произвела большое впечатление, хотя Тони все время отвлекался, разглядывая русских женщин, которых в церкви было очень много. Некоторые из них прямо тут же кормили грудью детей. Их вывозят из оккупированных немцами областей России, и их становится все больше. Некоторые работают в сельском хозяйстве, другие на военных заводах. Церковь по воскресеньям у них любимое место сбора - подозреваю, что это не столько от набожности, сколько оттого, что церковь напоминает им родину.
К этому времени немцы, с целью возместить свои огромные потери на Восточном фронте и освободить для боевой службы как можно больше лиц немецкой национальности, заманили ложными обещаниями, а чаще просто депортировали в Германию миллионы мужчин и женщин из всех оккупированных стран Европы, заставляя их работать в сельском хозяйстве, на шахтах и заводах, восстанавливать разбомбленные предприятия, железные дороги, строить береговые укрепления и т. п. К 1944 г. таких людей насчитывалось около 7,6 млн., что составляло четверть всей рабочей силы Рейха. По меньшей мере одна треть была из Советского Союза - военнопленные (которых в противном случае ожидала голодная смерть в лагерях) или гражданские лица, так называемые "ост'ы" - от "ост-арбайтер" (то есть "восточные рабочие"), поскольку употребление слов "Россия" и "русский" запрещалось.
В церкви Лоремари приметила русского пианиста Огуза, знакомого ей по Вене, и позвала его с нами в Потсдам к Бисмаркам. Мы отправились в двух машинах. (У Тони, как у раненого офицера, своя). После нескольких рюмок коньяка Огуз стал играть - в основном русскую музыку. Он хороший пианист, но не очень приятный человек.
Незадолго до полуночи мне удалось убедить Тони и Лоремари поехать домой. Погода была прескверная. Тони заблудился и въехал на магистраль не там, где надо. Проехав порядочное расстояние, он понял, что ошибся, развернулся и тут же проколол шину. В довершение всего у него кончился бензин. Пока он менял колесо, мы с Лоремари пытались позвать кого-нибудь на помощь. Пришлось ждать довольно долго, пока не появился встречный автомобиль. Мы замахали руками. Из машины вышли человек в штатском и шофер-эсэсовец; они согласились дать нам бензина, и, пока горючее переливалось в наш бак, мы посидели у них в машине и послушали радио. Человек в штатском поинтересовался, не артистки ли мы и из какой мы страны. Мы попробовали выяснить, кому возвращать бензин. Он сказал, что в этом нет нужды; что они едут из Fuhrerhauptquartier [ставки фюрера], но себя так и не назвал.
Понедельник, 22 ноября.
Я так устала после вчерашнего приключения, что сегодня собираюсь лечь спать в семь вечера. Ушла работать не позавтракав, и сейчас сижу в бюро позже обычного, поскольку у нас назначено какое-то скучное совещание. Дождь льет как из ведра.
Сегодня день рождения Джорджи.
Вторник, 23 ноября.
Вчера ночью была разрушена большая часть центра Берлина.
После обеда пошел сильный дождь. Меня послали за одним необходимым для совещания документом. У нашего нового начальника Бютнера мания устраивать совещания; он их созывает почти ежедневно. Вероятно, он любит просто "провести смотр своим войскам". По-моему, это пустая трата времени. По дороге я промокла и опоздала; совещание продолжалось до начала восьмого. Я бежала по лестнице, чтобы скорее попасть домой, когда швейцар остановил меня зловещими словами: "Luftgefahr 15" ["Угроза воздушного налета 15"]. Это означало, что приближаются крупные вражеские соединения. Я помчалась обратно, перескакивая через две ступеньки: предупредить тех, кто далеко живет, чтобы оставались на месте, не то попадут под бомбежку по дороге. Сирены завыли как раз в тот момент, когда я опять выходила на улицу. По-прежнему шел сильный дождь; я все же решила пойти пешком домой, так как автобусы вот-вот должны были остановиться. По пути я бросила в почтовый ящик только что написанное длинное письмо Татьяне.
На улицах было полно народу. Многие просто стояли на месте, поскольку из-за дождя видимость была такая плохая, что никто не рассчитывал, что налет будет долгим или разрушительным. Дома меня ждала Мария Герсдорф, она сказала мне, что ее муж Хайнц только что звонил из Stadtskommandatur [штаба берлинского гарнизона], где он служит, и предупредил, что приближающиеся воздушные силы противника крупнее, чем обычно, так что налет может быть серьезным и он остается ночевать у себя в бюро. Я не успела поесть и умирала от голода. Мария попросила старую кухарку Марту разогреть суп, а я пошла наверх переодеться в брюки и свитер. Я также собрала кое-какие вещи в маленький чемодан, как теперь принято делать в подобных случаях. Папa был у себя, давал урок языка двоим молодым людям. Он сказал, что не желает, чтобы его беспокоили.
Я едва уложила вещи, как послышалась стрельба зениток. Они палили с самого начала очень яростно. Папa со своими учениками все-таки вышел, и все мы поспешно отправились в полуподвал за кухней, где мы обычно пережидаем налеты. Не успели мы туда добраться, как услышали гудение первых приближающихся самолетов. Они летели очень низко, и стрельба зениток вдруг потонула в другом звуке - разрыв бомб, сперва вдали, а потом все ближе и ближе, пока не возникло ощущение, что бомбы падают буквально на нас. При каждом разрыве дом содрогался. Давление воздушной волны было невыносимо, шум - оглушающий. Я впервые поняла, что означает выражение Bombenteppich ["бомбовый ковер"] - союзники называют это "насыщенной" бомбардировкой. В какой-то момент посыпались осколки оконных стекол, и все три двери подвала грохнулись на пол, сорванные с петель. Мы поставили их на место и прислонились к ним, чтобы они держались. Мое пальто осталось в прихожей, но я не решалась выйти за ним. У входа с шипением упала зажигательная бомба, и мужчины осторожно выбрались ее погасить. Неожиданно мы сообразили, что у нас нет под рукой воды на случай пожара, и спешно открыли все краны в кухне. Это на несколько минут приглушило шум, но ненадолго... Самолеты пролетали не волнами, как обычно, а непрерывно гудели над головой, и это продолжалось больше часа.
Тут пришла кухарка с моим супом. Я почувствовала, что если я его съем, то меня вырвет. Я не могла даже спокойно сидеть: вскакивала на ноги при каждом разрыве. Папa, как всегда невозмутимый, все это время сидел в плетеном кресле. Однажды, когда я вскочила после особенно оглушительного взрыва, он спокойно заметил: "Сядь! Сидя ты будешь дальше от потолка, если он обвалится". Но разрывы так быстро следовали один за другим и так нестерпимо оглушали, что в самые отчаянные мгновения я становилась у него за спиной и держалась за его плечи, как будто ища в этом спасения. Ну и буйабес же семейный вышел бы из нас! [Bouillabaisse - похлебка из нескольких сортов рыбы, распространенная на юге Франции. - Прим. перев.). Его ученики съежились в углу, а Мария стояла, прислонившись к стене, молилась за мужа и выглядела совершенно потерянной. Она все советовала мне держаться подальше от мебели, так как та может разлететься в щепки. Бомбы все сыпались, и когда рухнул соседний дом, Папa пробормотал по-русски: "Воля Божья!" И действительно, казалось, что нам нет спасения. Через час стало поспокойнее, Папa достал бутылку шнапса, и все мы сделали по нескольку крупных глотков. Но тут же все началось снова... Гудение самолетов над нами прекратилось лишь около 9. 30 вечера. Должно быть, их было несколько сотен.