В этот момент - чудо из чудес - раздался звонок телефона. Звонил Готфрид Бисмарк из Потсдама, справлялся, все ли у нас в порядке. Они слышали, как тысячи самолетов летели прямо над головой, но из-за плохой видимости были не в состоянии сказать, причинен ли большой ущерб. Когда я сказала: "Это было ужасно!" - он вызвался приехать и забрать меня, но я ответила, что не стоит, так как худшее, видимо, позади. Он обещал выяснить, где находится Лоремари Шенбург, и перезвонить.
Отбой дали лишь через полчаса после того, как улетел последний самолет, но задолго до этого нас убедил выйти из дома незнакомый морской офицер. Он сказал, что все это время ветра не было, а теперь поднялся сильный ветер, и пожары распространяются. Мы вышли на наш маленький скверик и увидели, что небо с трех сторон действительно кроваво-красное. Офицер объяснил нам, что это только начало; главная опасность наступит через несколько часов, когда пламя разгорится по-настоящему. Мария дала каждому из нас по мокрому полотенцу - защитить лицо, прежде чем выйти из дома. Разумная предосторожность: наша площадь была уже вся в дыму, трудно было дышать.
Мы вернулись в дом, и ученики Папa залезли на крышу разведать, где горит. Явился наш сосед, датский поверенный в делах Стеенсен-Лет, с бутылкой бренди. Когда мы стояли в гостиной, беседуя и время от времени подкрепляя себя глотком-другим, снова зазвонил телефон. Это был опять Готфрид, страшно встревоженный. Он позвонил домой к Берндту Мумму, у которого Лоремари обедала с Агой Фюрстенберг, но ему сообщили, что Лоремари ушла сразу же после отбоя, - куда, никто не знает. Готфрид думал, что она, возможно, пытается добраться до меня, но поскольку мы находимся в огневом кольце, то я сомневалась, что ей удастся пробиться.
Странно, но как только он повесил трубку, наш телефон забуксовал; то есть нам звонить можно было, а от нас - нельзя. Кроме того, отключились электричество, газ и вода, так что нам приходилось пробираться по комнатам чуть ли не наощупь, с фонариками и свечами. Хорошо еще, что мы успели наполнить водой все имевшиеся в доме ванны, раковины и ведра. Ветер теперь уже угрожающе усилился и ревел, как шквал на море.
Выглядывая в окна, мы видели непрекращающийся поток искр, падающий на наш и соседние дома; воздух становился все удушливее и горячее, в зияющие оконные проемы валил дым. Мы прошли по всему дому и к облегчению своему обнаружили, что кроме разбитых окон и сорванных с петель дверей, ничто серьезно не пострадало.
Мы решили было перекусить бутербродами, но тут опять завыли сирены. Примерно полчаса мы стояли у окон в полном молчании. Казалось совершенно очевидным, что сейчас все начнется заново. Потом снова дали отбой. Видимо, прилетали разведывательные самолеты противника оценить масштабы разрушений. Мария, все это время молчавшая как бревно, вдруг расплакалась: ее муж все еще не давал о себе знать. Мне ужасно хотелось спать, но решили, что я буду дежурить у телефона. Я завернулась в одеяло и устроилась на диване, поставив аппарат на пол рядом с собой. Около часа ночи из Потсдама позвонили Готфрид и Лоремари. Нас тут же разъединили, но теперь, по крайней мере, мы могли больше за нее не беспокоиться.
К двум часам ночи я решила немного поспать. Пришел Папa и светил мне фонариком, пока я разувалась и пыталась мыться. К трем часам легла и Мария. Вскоре я услышала звонок телефона, а потом ее восторженный возглас: "Liebling!" ["Душка!"], означавший, что и с Хайнцем все в порядке. После этого она тоже заснула. Время от времени меня будил грохот рухнувшего по соседству здания или взрыв бомбы замедленного действия; я вскакивала и сидела с бешено колотящимся сердцем. Пожар к этому времени уже разбушевался вовсю, и за окнами стоял рев, словно в поезде, идущем по туннелю.
Среда, 24 ноября.
Сегодня рано утром я слышала, как Мария Герсдорф с большим беспокойством что-то говорит Папa. Загорелся соседний дом. Но я так устала, что снова заснула и проснулась только часов в восемь.
К этому времени ученики Папa, проведя ночь у нас на крыше, ушли, а Мария пошла за хлебом. Вскоре она вернулась, поддерживая пожилую женщину, закутанную в белый платок. Она столкнулась с ней на углу и, всмотревшись в перемазанное копотью лицо, узнала собственную восьмидесятилетнюю мать, которая всю ночь пробиралась к ней по горящему городу. Ее квартира сгорела дотла, пожарные прибыли слишком поздно и бросились спасать расположенную по соседству больницу (что им, слава Богу, удалось); но все остальные дома на улице выгорели. Скоро появился сам Хайнц Герсдорф. Он сказал, что поспешил домой, не заходя никуда по дороге, и потому результаты налета видел лишь краем глаза, но насколько он может судить, район Унтер ден Линден (где расположено его бюро) пострадал не менее сильно, чем наш: французское и британское посольства, отель "Бристоль", Цейхгауз (арсенал), а также Вильгельмштрассе и Фридрихштрассе - везде большие разрушения.
К 11 часам утра я решила выйти и попробовать добраться до своего министерства в надежде - как выяснилось, смехотворно оптимистической броситься в горячую ванну. Надев брюки, обмотав голову шарфом и нацепив отороченные мехом защитные очки Хайнца, я пустилась в путь. Чуть только я вышла из дома, как меня окутал дым, на голову посыпался пепел. Я могла дышать только сквозь носовой платок и благословляла Хайнца за его очки.
Поначалу наша Войршштрассе выглядела еще ничего, но в одном квартале от нас, на углу Лютцовштрассе, выгорели все дома без исключения. Я пошла дальше по Лютцовштрассе и увидела, что там еще хуже; многие дома еще горели, и мне приходилось держаться середины улицы, что было не так легко из-за множества искореженных трамваев. На улицах было много народу, большинство куталось в шарфы и кашляло, осторожно пробираясь сквозь то, что осталось от каменных стен. В конце Лютцовштрассе, кварталах в четырех от моего министерства, рухнули все дома по обеим сторонам улицы, и мне пришлось перебираться на другую сторону через груды дымящегося камня, протекающих водопроводных труб и прочего мусора. До тех пор пожарных почти не было видно, но тут они работали молодцами - деловито вызволяя людей из подвалов. На площади Лютцовплац все дома сгорели. Мост через Шпрее стоял невредимый, но на другом берегу реки все дома были разрушены, стояли только наружные стены. Сквозь развалины пробиралось много автомобилей, отчаянно гудя. Какая-то женщина схватила меня за руку, крикнула, что стена шатается, и мы обе кинулись бежать. Я обратила внимание на тот самый почтовый ящик, куда я накануне бросила свое длинное письмо Татьяне; ящик стоял, но был смят в лепешку. Потом я увидела мой продовольственный магазин Краузе, вернее, то, что от него осталось. Мария попросила меня на обратном пути купить продуктов, поскольку тот магазин, в котором были зарегистрированы ее карточки, был разрушен. Но теперь и от бедного Краузе уже не было и следа. [Согласно немецкой системе карточного распределения продуктов каждый регистрировал свои карточки в определенном магазине и получал продукты только там].
Я все еще не могла представить себе, что мое министерство тоже, возможно, пострадало, но, завернув за угол, увидела, что будка швейцара и прекрасный мраморный вход весело пылают. У ворот стояли Штремпель (видный чиновник АА) и румынский советник Вальяну, окруженные кучкой его смуглых соотечественников. Вальяну бросился мне на шею, воскликнув: "Tout a peri, aussi l'appartement des jumelles! J'emmene mon petit troupeau a la campagne, a Buckow" ["Все погибло, и квартира двойняшек тоже!
Увожу мою стайку в деревню, в Буков!" - фр.]. У всех иностранных миссий теперь есть резервные резиденции за городом. Румынская миссия, чуть дальше по той же улице, действительно лежала в развалинах, как и финская. Я спросила Штремпеля, что нам делать. Он рявкнул на меня: "Вы разве не получили распоряжений на случай чрезвычайных обстоятельств?" "Разумеется, получила, - с показной смиренностью ответила я. - Нам предписано: кавычки не впадать в панику и собираться у Зигесзойле (Колонна Победы на Оси Восток-Запад), где нас погрузят на автотранспорт и вывезут из города закрыть кавычки!" Он сердито пожал плечами и повернулся ко мне спиной. Я решила пойти домой.
Зрелище бесконечных рядов сгоревших или все еще горящих зданий, наконец, проняло меня: мне сделалось жутко. Целый район, где я хорошо знала многие дома, уничтожен за одну ночь! Я пустилась бежать и бежала не останавливаясь, пока опять не очутилась на Лютцовштрассе, где рухнуло здание как раз в тот момент, когда я пробегала мимо. Пожарный что-то крикнул мне и другим прохожим, оказавшимся поблизости, я не разобрала что, мы бросились наземь, я прикрыла голову руками, а когда стих грохот очередной рушащейся стены и нас покрыло известкой и пылью, я увидела на другой стороне лужи перепачканную физиономию графа К.-К. Хотя мы с Татьяной вот уже четыре года старательно отваживали его (он неравнодушен к хорошеньким девушкам и не всегда прилично себя ведет), я, сказав себе, что в такие времена как сейчас "все люди братья", постаралась приветливо улыбнуться и воскликнула по-английски: "Hallo!" Он взглянул на меня холодно и спросил: "Kennen wir uns?" ["Разве мы знакомы?" - нем.] Я решила, что теперь не время для формальных представлений, встала и пошла.