Пятница, 31 декабря.
Звонил Паул Меттерних сообщить, что приезжает сегодня в два часа ночи. Я рада, что увижусь с ним до своего отъезда в Берлин. Уезжаю завтра.
1944
(1 января - 18 июля)
Кенигсварт. Суббота, 1 января 1944 года.
Паул Меттерних приехал только на рассвете. В комнате у Татьяны была зажжена елка. Мы отпраздновали Новый год и ее день рождения шампанским и слойками с вареньем, сожгли кусочки бумаги с написанными на них желаниями и накормили разными лакомствами скотч-терьера Шерри - с катастрофическими последствиями.
Сейчас я укладываюсь: спешу на полуночный поезд на Берлин
Берлин. Воскресенье, 2 января.
Мама проводила меня на машине до вокзала в Мариенбаде. Шел сильный снег. Поезд, как обычно, опаздывал. Мы целый час сидели на насквозь промерзшем вокзале. Когда поезд все-таки подошел, завыли сирены. Я надеялась, что, сев на ночной поезд и прибывая в Берлин рано утром, я не попаду под налет (который бывает теперь почти каждую ночь). Погас свет, и я села не в тот вагон; он был полон спящих солдат, возвращающихся с Балкан в растрепанном виде, большинство с бородой многонедельной давности. Они немедленно начали причесываться и натягивать на себя одежду. Через, некоторое время проводница велела мне перейти в другой вагон, но поскольку над головой все еще гудели самолеты, я предпочла остаться под защитой тех, кого Мама иронически именует в своих письмах the brave boys in blue ["бравыми ребятами в форме"] - наверное, она подцепила это выражение в каком-нибудь пошлом романе. Я беспокоилась за нее: ведь обратно в Кенигсварт ей пришлось ехать во время налета. Беспокоилась я и за себя: на снегу наш поезд гораздо лучше был виден сверху. Но оказалось, что самолеты союзников направляются к более важной цели, и мы прибыли в Лейпциг благополучно, вовремя успев на пересадку.
Мы уже были в предместьях Берлина, когда поезд остановился и простоял четыре с половиной часа. Многие пути разворочены, и поездам приходится ждать очереди. Некоторые пассажиры, впав в истерику, вылезали через окна и шли пешком. Я осталась и прибыла на Ангальтский вокзал в три часа дня. Автобусы пока еще ходят; я села на автобус и добралась до Войршштрассе.
Насколько я могу судить, Берлин не очень изменился со времени моего отъезда пять недель назад, но стало чище, улицы освобождены от завалов. Наш район выглядит хуже, чем другие, через которые я проезжала: две фугасных бомбы упали по обеим сторонам Лютцовштрассе, а еще одна - у входа в наш скверик, и все особняки по соседству с нашим разрушены. Я прошлась по дому с кухаркой Мартой. Зрелище жуткое: зияют выбитые окна, дождь заливает фортепиано... Я выгрузила индейку и вино, привезенные из Кенигсварта, слегка подкрепилась супом и отправилась на поезде в Потсдам.
Там все было тихо. Кухарка подала мне кофе (Рюдгер Эссен оставил немного кофе в качестве рождественского подарка прислуге). Хотя экономка как-то раз пожаловалась Лоремари Шенбург, что, когда мы с ней в доме, то "все идет кувырком, прямо как на Диком Западе", она тем не менее как будто бы рада была меня видеть.
После ужина я распаковала небольшую часть вещей, так как долго пробыть здесь я не собираюсь, и легла спать. В два часа ночи взвыли сирены. В Потсдаме и окрестностях началась сильная стрельба, и поскольку я была в доме одна с прислугой, мы из предосторожности спустились в подвал. Нервы у меня не окрепли, и я порядком перепугалась, когда поблизости с воем упало несколько бомб. Очень изматывает также необходимость сидеть без сна каждую ночь, иногда часами.
Понедельник, 3 января.
Ровно в девять была на работе. Теперь от нашего некогда просторного Отдела информации осталось одно лишь здание бывшего польского посольства, и работы почти нет: уходят все в четыре часа, чтобы успеть домой к ночи, когда начинаются налеты. У некоторых путь до города занимает несколько часов; одной из секретарш требуется целых семь часов, чтобы проехать сюда и обратно, так что на работе она проводит всего час. Я на ее месте вообще не приходила бы.
Мы работаем восьмером в одной комнате - бывшей гостиной польского посла Липского. В ней роскошные шкафы, зеркала и красивый ковер, но для бюро она мало пригодна. Нервы у всех напряжены до предела; на днях две секретарши на первом этаже буквально подрались. На меня изнуренные лица наводят еще большее уныние, чем картина разрушений на улицах города. Должно быть, все это из-за постоянного недосыпания: оно не позволяет хотя бы немного прийти в себя.
Джаджи Рихтер неистовствует: во время последних двух налетов несколько бомб упало на деревню Вердер, где в доме без подвала живут его жена и двое детей, года и двух лет. Поскольку он собирается на полтора месяца уехать в Италию к послу Рану, я предложила ему отвезти их на это время к Татьяне. Теперь она принимает беженцев из многих разбомбленных городов и несомненно будет рада их приютить.
Мой непосредственный начальник Бютнер очень суетлив и раздражителен возможно, из-за своего ранения в голову; однако он принял на работу в наше подразделение Лоремари Шенбург и Уш фон дер Гребен, так что мне теперь гораздо веселее. Я рада, что практически все самые приятные люди нашего отдела (за исключением, разумеется, его самого) пока еще находятся в Берлине, хотя ходят слухи, что мы вот-вот переедем в Круммхюбель - лыжный курорт на силезско-чехословацкой границе, куда передислоцировалось все министерство и где мне будет поручено создать новый фотоархив (старый погиб во время ноябрьского налета). Это совершенно новое для меня дело, к тому же нелегкое, если учесть скудость материала.
Провела все утро в разговорах с сослуживцами. Потом Лоремари, Адам Тротт и я отправились к Марии Герсдорф перекусить. Как всегда, мы застали там кучу народа.
Вторник, 4 января.
Как-то Лоремари Шенбург получила от Бютнера задание составить список всех, кто вчера не явился на работу. Она представила ему список, куда входили все сотрудники нашего Отдела без исключения. Это привело его в бешенство, что вполне понятно.
К счастью, теперь у нас работает еще один молодой человек - адъютант нашего главного кадровика Ханса-Бернда фон Хафтена (сам Хафтен - один из лучших людей в АА); он человечен, добрый и сглаживает многие конфликты. Это нам очень кстати.
В другой раз сам Хафтен попросил Лоремари быстро раздобыть ему двадцатипфенниговых марок. Таких она не нашла и пришла к нему, волоча за собой змеящуюся ленту однопфенниговых марок. Что было встречено улыбкой.
Среда, 5 января.
Наткнулась на д-ра Сикса, недавно назначенного нового начальника всего нашего Отдела информации, он хочет видеть меня завтра в час дня. Помимо того, что мы насколько возможно избегаем его, потому что он полковник СС и подонок, это еще очень некстати, потому что я собираюсь пойти в церковь: завтра наше православное Рождество.
По мере того как недоверие нацистов к "бывшей" Германии, а следовательно и влияние эсэсовцев Гиммлера росли, некоторых их высших чинов стали назначать на ответственные должности и в Министерство иностранных дел. Из таких был д-р Сикс, которого Мисси тут же возненавидела и о котором много будет впереди. "Нацистский интеллектуал", в то время 36-летний штандартенфюрер (т. е. полковник) СС, профессор, доктор Франц Сикс возглавлял факультет международных экономических отношений Берлинского университета и одновременно руководил сначала отделом "Научных исследовании", а затем отделом "Идеологических исследований и анализа" в РСХА, Главном ведомстве государственной безопасности. В 1940 году он был назначен руководителем группы СД, которая должна была заниматься "чисткой" Великобритании после ее оккупации Германией. Когда от плана завоевания Великобритании Гитлер отказался и вместо того напал на СССР, Сикс возглавил группу, которой предписывалось захватить советские государственные архивы после взятия Москвы. Но Москва тоже оказалась нелегкой добычей, и в ожидании ее взятия Сикса и его команду отправили в Смоленск охотиться на евреев, комиссаров и партизан. Неизменно предусмотрительный, он через некоторое время добился перевода обратно в Берлин, в АЛ, куда эсэсовцы интенсивно внедрялись - сначала в Отдел культуры, а затем возглавлять Отдел информации, где работала Мисси.
Приходила Катя Клейнмихель за туфлями: она потеряла весь свой гардероб во время очередного налета. К счастью, моя обувь ей подходит.