После ужина явилась Ханна Бредов, сестра Готфрида. Это своеобразная личность. Вцепившись в зонтик, она села: "Готфрид, я хочу знать, насколько ты замешан в это дело! Ты не имеешь права все от меня скрывать. Я слишком хорошо вижу, что происходит. Я должна знать, в каком мы положении!" Готфрид бормотал, мямлил и ничего ей не сказал. Ханна беспокоится за своих дочерей; девятнадцатилетняя Филиппа часто виделась с молодым Вернером фон Хафтеном, адъютантом Штауфенберга, который был расстрелян вместе с ним и который, видимо, говорил с ней откровенно, чересчур откровенно. [В семействе Бредов уже 16 июля стали говорить, что ставка Гитлера на этой неделе будет взорвана]. Потом Ханна гадала нам на картах: она это умеет. Выяснилось, что никто из нас пока что не обречен. Позже мы пошли к ней домой, где Джорджи Паппенхайм прекрасно играл на фортепиано. Затем мы с Агой Фюрстенберг вернулись в Грюневальд к Are ночевать. Налет поднял нас с постели. На сей раз бомбы ложились совсем рядом с нами, и мы укрылись в убежище смехотворном деревянном сооружении под дерновой насыпью. Прямо возле нас упали две фугаски, связанные цепью. Падали они долго, поскольку были сброшены на парашюте. Мы скорчились на полу, нахлобучив на голову каски. Ага со своей скособоченной каской выглядела так, что я в самые страшные моменты не могла удержаться от хихиканья. Кухарка, абсолютно глухая, блаженное создание, не слышала ни звука из этого пандемониума и бросилась на землю только потому, что это сделали мы.
Сегодня после обеда я виделась с отцом Иоанном. Он считает, что служить в русской церкви было бы опасно, но у него в квартире есть маленькая часовня, и мы отслужили там. Я была единственной прихожанкой и проплакала всю службу навзрыд. Когда я сказала Лоремари, что не могла в тот момент припомнить, как зовут Хельдорфа, она в изумлении воскликнула: "Aber, Missie! Wolfchen!" ["Что ты, Мисси! Вельфхен!" - Вельфхен, уменьшительное от Вольф. - Прим. перевод.]
Вторник, 25 июля.
Сегодня рано утром я позвонила домой Адаму Тротту; с ним пока все в порядке. Но позже, когда я зашла к нему в кабинет, его там не было, была только его секретарша - хорошая девушка, с которой я дружу, с перепуганным выражением лица. В спешке пообедала у Марии Герсдорф и вернулась в бюро. На этот раз секретарша Адама попыталась вытолкнуть меня из его кабинета. Я прошла мимо нее и вошла. За его столом сидел маленький человечек в штатском и рылся в ящиках стола. Еще один растянулся в кресле. Сволочи! Я поглядела на них повнимательнее: есть ли у них что-нибудь в петлицах, но потом вспомнила, что гестаповские значки носят с внутренней стороны. Я достаточно громко спросила секретаршу: "Wo ist Herr von Trott? Noch immer nicht da?" ["Где же г-н фон Тротт? Его все еще нет?"] Оба подняли головы и взглянули на меня. Когда мы с секретаршей вышли из комнаты, она посмотрела на меня умоляюще и прижала палец к губам.
Перемахивая через три ступеньки, я ворвалась в кабинет к Джаджи Рихтеру. Я сказала, что необходимо немедленно что-то предпринять, чтобы Адам не приходил на работу, поскольку его кабинет обыскивает гестапо. Джаджи уныло на меня взглянул и сказал: "Поздно. Они взяли его в полдень. Хорошо, что с ним был Алекс Верт: он поехал за ними в другой машине, и надеюсь, что он скоро вернется, может быть, ему удастся выяснить, за что Адама арестовали". Джаджи явно все еще ничего не подозревает. Он добавил, что Адам присутствовал на ежедневном совещании в главном здании Министерства иностранных дел на Вильгельмштрассе. В это время здесь к нему в кабинет явились гестаповцы и потребовали сообщить, где он находится. Секретарша хотела выскользнуть, чтобы предупредить его, но они задержали ее и не позволили выйти из комнаты. Он влетел прямо в засаду. Государственный секретарь Кепплер (высокопоставленный нацистский чиновник Министерства иностранных дел, возглавлявший в свое время отдел Свободной Индии) ожидал его на обед в "Адлоне" к часу. В настоящий момент д-р Сикс как будто хлопочет о его освобождении; он послал своего адъютанта узнать, в чем он обвиняется. Но сомневаюсь, что он и дальше будет так держаться.
Я побежала к Марии Герсдорф. Там был Стеенсон-Лет, датский поверенный в делах, и я не могла разговаривать; я просто разрыдалась. Мария пыталась успокоить меня: это явно ошибка, Адам не имеет к этому никакого отношения, и тому подобное. Если бы только она знала! А я ничего не смею говорить.
Немного позже вернулся домой Хайнц Герсдорф. У него тоже неприятности, так как его начальник, военный комендант Берлина генерал фон Хазе (с которым мы хорошо знакомы и который организовывал нам посещения Джима Вяземского в лагере для военнопленных) был в заговоре по уши. Он теперь тоже арестован после бурного разговора с Геббельсом. Почему Хазе не застрелил эту крысу прямо там же?
Несколько человек покончили с собой, среди них граф Лейндорф, в имении которого в Растенбурге, в Восточной Пруссии, размещается ставка Гитлера. Принц Харденберг выстрелил себе в желудок, когда пришли его арестовывать, и сейчас находится в тяжелом состоянии. Рано примкнувший к Сопротивлению, он на подозрении потому, что Штауфенберг и Вернер Хафтен провели последний уикэнд у него в доме. Двое гестаповцев, которые его арестовали, погибли на обратном пути в Берлин в автокатастрофе - хоть одна хорошая новость! Сегодня утром был арестован и наш Ханс-Бернд фон Хафтен. Говорят, что нашли списки.
В действительности граф Лейндорф сначала был арестован, но в Берлине ему удалось скрыться, однако затем его вновь арестовали и повесили.
Без некоторых списков, очевидно, нельзя было обойтись (например, без списков офицеров, которые должны были поддерживать связь с различными штабами для введения в действие плана "Валькирия"). Составление других было менее простительно (например, списков будущего правительства), особенно если учесть, что с некоторыми из упомянутых в них лиц, например, с графом Шуленбургом, даже не посоветовались.
Спала на диване в гостиной у Герсдорфов. Окон в ней все еще нет, но сейчас так жарко, что это все равно. В полночь был воздушный налет, и самолеты оказались над головой так быстро, что мы едва успели что-то на себя накинуть и забраться в подвал соседнего дома, который сгорел еще в ноябре. Бомбили фугасами. Впервые за эти годы мне не было страшно.
Среда, 26 июля.
Сегодня утром Джаджи Рихтер был все еще сравнительно спокоен. Он явно не знает, насколько серьезно скомпрометированы Адам Тротт и Ханс-Бернд Хафтен. Он думает, что все это ошибка и скоро все выяснится. Но когда вошел Алекс Верт и просто взглянул на меня с выражением отчаяния, я разрыдалась. Джаджи и Лейпольдт (другой наш сотрудник) были заметно удивлены.
Я больше не могла усидеть на работе и пошла домой. Мария Герсдорф сейчас не находит себе места. Арестован граф Петер Йорк фон Вартенберг, сестра которого - одна из ее лучших подруг.
Высокопоставленный гражданский чиновник и давний участник Сопротивления, граф Йорк фон Вартенберг упоминался в одном из составленных заговорщиками списков будущего правительства.
После обеда меня навестил Перси Фрей. Я повела его в развалины по соседству с нашим домом и сказала, что не должна больше с ним встречаться; за нами у Марии, вероятно, следят, а его новехонький автомобиль со швейцарским номером чересчур бросается в глаза. Сейчас никому из нас не следует афишировать свои знакомства с иностранцами. Мы сошлись на том, что он время от времени будет звонить мне в логово льва, то есть в министерство.
Перед ужином я решила погулять по Груневальду в одиночестве. Я просидела там на скамейке в полном отчаянии почти весь вечер, не обращая внимания на то, что подумают прохожие.
Сегодня вечером по радио снова выступил Геббельс с речью о неудавшемся покушении; он обливал грязью всех, кого только мог. Однако общественное мнение, судя по всему, не на стороне властей. На улицах люди выглядят бледными и упавшими духом; они, похоже, не смеют глядеть друг другу в глаза. Трамвайный кондуктор, громко высказываясь насчет речи Геббельса, сказал мне "Alles ist zum Kotzen!" ["Прямо тошнит от всего этого!"]
На самом деле донесения СД (нацистской внутренней разведки) о настроениях населения (ставшие известными после войны и, как ни странно, весьма объективные) показывают, что покушение не вызвало одобрения ни у человека с улицы, ни у военных на фронте. Официально его осудили даже церкви. Действительно, германское Сопротивление не было массовым движением; оно складывалось из разрозненных действий отдельных лиц или групп, лишь немногие из которых были в контакте друг с другом, причем действия эти были весьма разнородны - от обличения беззакония и гонений и помощи преследуемым вплоть до подготовки государственного переворота и даже покушения на жизнь Гитлера. А этот последний шаг был этически неприемлем даже для многих убежденных антинацистов.