Суббота, 26 августа.
Сегодня я спросила посланника Шлайера, нельзя ли меня уволить, поскольку я хочу поступить в Красный Крест и стать медсестрой. Ведь если что-нибудь случится с Джаджи Рихтером и Алексом Вертом - моими последними друзьями здесь, - то я останусь один на один с этой шайкой. Единственная проблема заключается в том, что это может быть воспринято как жест солидарности с теми, кого уже "ушли". Ответ Шлайера был малоутешителен: доктор Сикс, сказал он, никого не отпускает по собственному желанию. Видимо, единственный выход - снова заболеть.
После работы я поспешила к отелю "Эден". Клаус Б. прохаживался туда и обратно с довольно большим газетным свертком подмышкой. Без единого слова он подвел меня к скамейке в том, что осталось от парка Цоо. Удостоверившись, что вблизи никого нет и нас не услышат, он сказал, что навел справки, что сделать решительно никто ничего не может, а тем более кто-либо вроде меня; что Гитлер жаждет мести; что никому из замешанных в этом деле не спастись; что все так напуганы, что даже те, кто мог бы оказать смягчающее влияние, не пошевельнут и пальцем, чтобы не вызвать на себя подозрение. Далее он сказал, что все, кто имел какие-либо связи с кем-либо из заговорщиков, находятся под наблюдением и что я сама сейчас в величайшей опасности; что при их методах допроса меня могут заставить говорить и выдать других, которые еще находятся на свободе, и мне необходимо избежать ареста любой ценой. Тут он приоткрыл уголок свертка, и я увидела небольшой пистолет-автомат. "Если за вами придут, без колебаний расстреляйте их всех и бегите что есть сил. Поскольку это будет для них неожиданностью, вам, может быть, и удастся удрать... " Я не могла сдержать улыбку. "Нет, Клаус. Если мои дела действительно так плохи, то лучше я не стану усугублять свое положение еще и обвинением в убийстве... " Он был искренне разочарован.
Простившись с ним, я поехала в Потсдам за кое-какими своими вещами, остававшимися в Регирунге; я поговорила с обеими горничными. Они сказали, что на Мелани Бисмарк кто-то в их поместье в Померании донес, что она красит ногти и завтракает в постели, что осложнило ее положение, так как сделало ее к тому же "асоциальной". Она очень слаба, и когда вчера в больнице она в первый раз встала с постели, то потеряла сознание, упала лицом вниз и сломала челюсть. Просто сердце разрывается. Ее брат Жан-Жорж Хойос получил разрешение увидеться с ней. Она все время спрашивала его: "Il est mort?" ["Он мертв?"]. Позже я съездила на велосипеде на огороды и обменяла немного кофе на две дыни, которые мы попытаемся доставить в тюрьму.
По возвращении в Берлин я застала Лоремари у Герсдор-фов. Она рассказала, что, когда сегодня охранник принес ей грязное белье Готфрида для стирки, она шепотом спросила его, там ли еще "г-н фон Тротт". Он ответил: "Ja, ja, er ist noch da" ["Да, да, он все еще здесь"], и сказал, что она может написать ему записку; а завтра он принесет ответ. Она написала: "Нужно ли что-нибудь принести? С любовью, Мисси и Лоремари". Она спросила охранника, очень ли голодает Адам; он сказал, что нет, граф Бисмарк делится с ним своими передачами. Если бы только мы могли быть уверены, что этот человек не лжет!
[В действительности в тот самый день Адам фон Тротт был повешен в тюрьме Плетцензее].
От графа Шуленбурга по-прежнему никаких вестей. Теперь мы знаем, что все камеры с номерами 100 и больше заняты теми, у кого еще есть шанс выжить; а с номерами 99 и меньше - уже приговоренными. У Готфрида камера номер 184, у Адама - 97. Ходят слухи, что они закованы в кандалы.
Алексу Верту удалось увезти в безопасное место детей Адама, сейчас они за городом, но его жена Кларита все еще в тюрьме. Детей Штауфенберга держат в приюте под чужой фамилией, но где именно - стало известно, и со временем их можно будет разыскать.
Одних детей заговорщиков насчитывалось около пятидесяти, среди них были и грудные. Первоначальный план нацистов состоял в том, чтобы перебить родителей и старших братьев и сестер, а остальных разбросать под новыми фамилиями по школам и семьям СС, чтобы воспитать их в нацистском духе. Почему-то от этого плана отказались, и в октябре 1944 г. некоторых детей отпустили домой, а остальных запрятали в обычные школы-интернаты. Но даже по окончании войны потребовалось некоторое время, чтобы все семьи воссоединились.
Говорят, что племянница Готфрида, Филиппа фон Бредов, тоже предстанет перед "Народным судом"; им удалось заставить ее говорить, и она заявила, что знала заранее от молодого Хафтена дату планируемого покушения на жизнь Гитлера.
Долгий разговор с Отто и Анн-Мари Бисмарк, которые оба здесь; они пытаются пробиться к кому-то на самом верху. Лоремари Шенбург считает, что некоторых тюремщиков можно подкупить, если только им самим помогут бежать. Она надеется, что ради этой цели Бисмарки согласятся расстаться со своими жемчугами. У нас самих особых ценностей нет. Кажется, у каждого заключенного шесть тюремщиков. Даже если нам удастся их подкупить, то это будет означать, что придется тайно вывозить за границу троих заключенных и восемнадцать тюремщиков. Представляю, какое выражение лица будет у Перси Фрея! На что Анн-Мари саркастически замечает: "Отчего бы не устроить им прощальный коктейль на аэровокзале Темпельхоф?" Мы обсуждали все это в отеле "Адлон" в одной из спален.
Приехал из-за города Готфрид Крамм. Я ему не рада. Придется теперь беспокоиться еще и из-за него. Последний раз мы с ним виделись 20 июля. Он тоже был другом Адама Тротта, так что мы по крайней мере можем говорить о нем свободно. Теперь он сказал: "Я не желаю слышать о том, что с ними происходит. Я только хочу знать, выкарабкается ли кто-нибудь из них, кто еще на свободе и когда они собираются возобновить попытку. Если собираются, то могут рассчитывать и на меня!"В то же время он в ужасе от того, что бомбой Штауфенберга убило одного из заговорщиков, некоего полковника Брандта, который до войны был известным чемпионом по конному спорту. Он присутствовал на роковом совещании у Гитлера и был убит наповал. Сначала его похоронили с почестями, как одну из жертв "трусливого предательства", но затем, когда его имя обнаружилось в каком-то списке, тело вырыли, сожгли и пепел развеяли по ветру.
Старший офицер оперативного отдела ОКБ (Верховного командования вермахта) полковник Хайнц Брандт, не будучи сам активным заговорщиком, был дружен со многими из них и сочувствовал их идеям. Однажды, в 1943 г., он уже едва не погиб во время предыдущего покушения на Гитлера, когда бутылка коньяка со спрятанной в ней бомбой (о чем он не знал) не взорвалась в самолете во время возвращения Гитлера и его свиты в Растенбург с Восточного фронта. 20 июля именно он невольно спас Гитлеру жизнь, отодвинув в сторону портфель Штауфенберга. Когда бомба взорвалась, все, кто стоял справа от стола с картой, в том числе и сам Брандт, были либо убиты, либо тяжело ранены.
Готфрид Крамм хочет, чтобы я устроила ему встречу с Алексом Вертом. На работе нельзя, а другого места нет, разве что у Марии Герсдорф, если она не будет против. Но она очень боится за своего мужа, который был тесно связан с казненным генералом фон Хазе.
Воскресенье, 27 августа.
Большую часть дня мы прибирали квартиру. Потом Перси Фрей отвез нас к Are Фюрстенберг, где мы сидели и загорали в саду.
Из письма Мисси из Берлина 28 августа 1944 года, написанного матери в замок Кенигсварт:
Прилагаю несколько писем от Джорджи, которые привез из Парижа один его друг, уехавший перед самым занятием города союзниками. Как вы увидите, у него как будто все благополучно... Здесь, в Берлине и окрестностях, вот уже несколько недель не было дождя. Живем как в печи. В довершение всего, кругом столько тревог и несчастья. Воздушные налеты каждую ночь и почти каждый день, но мало что происходит... Я, вероятно, на следующей неделе проведу часть отпуска в Кенигсварте, а то он у меня пропадет. Послезавтра еду обратно в Круммхюбель.