В Британии вы не найдете таких кабаре. Подобные шоу, смесь варьете и мюзик-холла, возможно, застали наши бабушки, но в их времена эти представления не были столь откровенны.
Артисты были так же молоды, как и зрители, и отличались от них лишь тесными костюмами. Первой вышла гибкая, затянутая в лайкру блондинка с хвостом на затылке, самозабвенно влюбленная в обручи. Публика замерла, наблюдая, как девушка раскручивает обруч, как он вращается вокруг ее талии, груди, шеи, потом вдруг преданно падает к ногам, и кажется, вот-вот замрет, но вдруг начинает змеей обвивать ее тело, поднимаясь вверх по правой руке. Она берет второй обруч, добавляет к первому, который продолжает танцевать по телу. Ей все мало. Один за другим она надевает на себя все обручи из стопки почти с нее ростом, пока все ее тело не превращается в пластиковое веретено. Зрители в восторге, моя уточка крякает, как последний раз в жизни.
Я надеялся, что следующим выйдет Коля, но вместо него выскочило трио клоунов-жонглеров в широченных ярких шортах и огромных майках. Уточка бросила на меня тоскливый взгляд, я хлебнул пива и кивнул в ответ. Зрители аплодировали, но меня их безудержное веселье не трогало. Мне всегда больше нравился Кинки, Друг Всех Детей, спившийся шут с татуировкой вместо грима.
Заиграл вальс, и клоуны на сцене начали перекидываться снарядами в такт музыке. Я уже понял, что будет дальше. Музыка ускорялась, они бросали все быстрее, пока вальс не превратился в адскую какофонию. Снаряды летали как реактивные, клоуны двигались по сцене, держа друг друга на прицеле, пока паутина бросков не запуталась в совершенно невероятный клубок. Скорость все нарастала, пара снарядов пала в бою, ведь трюк не должен казаться слишком простым, и когда публика начала привыкать к зрелищу, весь град снарядов обрушился на самого маленького из трех, который ловил их руками, локтями, ногами, коленками, а последний поймал зубами. Зал взорвался овацией. Труппа отблагодарила публику серией синхронных сальто назад, затем коротышка убежал за сцену и вернулся, сверкая маниакальной улыбкой и тремя бензопилами. Я поднялся и отправился за кулисы. Уточка осталась на столе. Приятно знать, что кто-то за меня болеет.
* * *Клоуны закончили валять дурака и ускакали со сцены под сумасшедший панк-рок. Зал хлопал и топал в такт музыке, неугомонные комики выкатились кувырком на бис, с безрассудной легкостью перебрасываясь бензопилами, и наконец, невредимые, убежали за кулисы.
Пробегая мимо, коротышка махнул пилой в мою сторону.
– Пили дальше, – пробормотал я.
Он усмехнулся и сказал что-то по-немецки: может, послал, а может – пожелал удачи.
Два одетых как ниндзя помощника неторопливо убрали сцену за клоунами и расставили мои вещи. Улла поставила музыку, я дождался пятого такта, досчитал до пятнадцати, глубоко вдохнул и вышел из правой кулисы, едва ниндзя скрылись за левой. Клоунские овации еще дрожали в воздухе. Я взвесил их, измерил температуру зала, обжегся и понял, что впервые в жизни разогревали меня.
В правой руке я нес маленький стеклянный столик. Я поднял его над головой, раскрутил как снаряд, перевернул в воздухе, таинственно взмахнул рукой и вынул из него колоду огромных карт. Затем я небрежно поставил его на сцену и наколдовал горшок с невообразимым пластиковым цветком по центру. Я надеялся, что нелепое растение развеселит публику, но все молчали. Я чувствовал их присутствие, их нарастающее нетерпение.
Со сцены я видел лишь разбросанные в темноте огоньки свечей. Бог заглянул в небо и увидел там пустоту. Он размял пальцы и принялся творить мир. Я коротко поклонился и начал.
* * *Видели когда-нибудь в кино, как океанский лайнер готовится отплыть в долгое путешествие? Пассажирам так не хочется расставаться с близкими, что они бросают им с палубы длинные ленты. Отплывающие держат один конец, провожающие на берегу – второй. Корабль уходит, ленты натягиваются и наконец рвутся.
Вот так я себе представляю яркие нити внимания, натянутые между мной и публикой. Я пытаюсь держать их в напряжении, не давая лентам порваться до финальных поклонов.
В тот вечер я чувствовал себя одиноким пассажиром на верхней палубе со связкой безвольных лент в ожидании хотя бы легкого бриза.
Я выдал им пару фраз по-немецки, но, похоже, меня принимали за антракт между действиями. Я продолжал под звон бокалов и разговоры вполголоса, сосредоточиться на номере становилось все труднее с каждым новым звуком.
Все изменилось, когда в зале зажегся свет. Теперь я видел лица и впервые завладел их вниманием. Я вышел вперед, как приговоренный на эшафот, и пригласил добровольца.