– А вот и тот, кого мы так долго ждали, великий волшебник Уильям Уилсон!
Зал взорвался аплодисментами. Монтгомери попытался уйти, но наручники, пленявшие меня, теперь крепко держали его. Не знаю, заметил ли кто, как он спрятал руку с пистолетом в карман.
Я потащил его по сцене, мгновенно сбросив с себя долгие месяцы пьяной спячки. Энергия поднималась по позвоночнику, разливалась по венам и потрескивала на кончиках пальцев. Я снова дома. Я расплылся в фирменной улыбке Уильяма Уилсона и прокричал:
– Посмотрите на этого человека. Его зовут дядя Монти, и он отъявленный негодяй.
Публика засмеялась.
– Поздоровайтесь с дядей Монти.
– Привет, дядя Монти!
Монтгомери дернулся назад, но я удержал его, скрывая за широкой улыбкой судорожную боль в запястье.
– Посмотрите на его сердитое лицо. Ребята, мне кажется, он вас не услышал. Давайте крикнем еще громче, может, тогда он нам ответит.
Детишки знали, что делать. Они набрали в маленькие легкие побольше воздуха и проревели:
– Привет, дядя Монти!
Я обнял Монтгомери и вывел его на середину сцены, дрожа от нетерпения, как старый пес на пороге ветлечебницы.
– Успокойся, – прошептал я. – Ты получишь свой снимок. Просто теперь у меня есть пара свидетелей, которые видели нас вместе. – Я закричал: – Хотите увидеть чудо?
– Да!
Зал включился в игру. Монтгомери пытался увести нас со сцены, но я силой подтащил его к огромному блестящему ящику Брюса Макфарлейна.
– Простите за опоздание. По дороге я забежал в «Каморку волшебника», специальный волшебный магазин за углом, и купил немного волшебной пыли. – Я достал из кармана пригоршню блесток и рассыпал по полу. Они закружились, мерцая и сияя в ярком свете. – Вам нравится?
– Да!
Славная публика. Я улыбнулся, сунул руку в карман, но вместо блесток достал ключи. Ловким движением я расстегнул наручники, снял с Монтгомери пиджак, толкнул его в ящик, быстро захлопнул дверь и задвинул засов. Для пущего эффекта я взял со столика еще один замок и повесил на ящик. Изнутри раздался стук.
– Что ж, девочки и мальчики, мамы и папы, тети и дяди и прочие нахлебники, сейчас я покажу, что делают с плохишами. – Я бросил горсть волшебной пыли на ящик и постучал огромной палочкой, произнося традиционное заклинание:
– Абракадабра!
Монтгомери продолжал стучать и вопить:
– Уилсон, выпусти меня!
Публика хлопала и смеялась.
– Знаете что, ребята? Мне нужна ваша помощь. Кричите и топайте как можно громче, если хотите помочь мне избавиться от плохого дяди.
Зал взорвался страшным грохотом, я подошел к ящику и прошептал:
– Заткнись и делай, что говорят, или, клянусь, я на глазах у детей разряжу твой пистолет в ящик, будто это часть фокуса, а потом утоплю тебя в озере. Ты знаешь, я не шучу. А теперь вдохни поглубже, будет тесновато. – Ответа не последовало, но стук прекратился. Я повернулся к зрителям. – Хорошо, на счет «три» дружно кричите «Абракадабра!». Раз, два, три…
– Абракадабра!
– Мне кажется, надо погромче. – Я покачал головой. – Он очень-очень плохой человек. Давайте попробуем еще раз.
Я заставил их кричать еще трижды, незаметно вставляя зеркала, которые должны отразить стенки ящика и создать иллюзию пустоты.
Я затаил дыхание и, держа пиджак с револьвером наготове, резко распахнул дверцы, демонстрируя первозданную пустоту. Я постучал внутри палочкой, старательно избегая отражений, захлопнул дверь и закрыл на замок. Зрители аплодировали, но при всей опасности исчезновение уродливого мужчины никогда не сравнится с появлением хорошенькой женщины, так что, несмотря на мои усилия, фокус получился вяленький.
Через полчаса представление закончилось. Или только начиналось – это как посмотреть. Я сидел на сцене в пустом зале и курил, глядя на ящик. Правила наверняка запрещают курить на сцене, но кроме меня никого нет, а я очень осторожен.
Монтгомери так долго не издавал ни звука, что я даже подумал, что он сбежал. После пятнадцатиминутного выступления мне пришлось уйти из театра вместе с толпой, уговорив Эйли и Джонни пойти в бар с другими артистами, чтобы я мог улизнуть и вернуться назад.
Замок на месте, ящик цел, так что, скорее всего, Монти терпеливо ждет, когда я открою дверь и он выпрыгнет на меня.
Я подумал о Сильви. Как далеко я готов зайти? Лучше убить плохого мужчину или хорошую женщину? Конечно, мужчину. Убить, потому что он плохой или чтобы спасти свою шкуру? Не знаю. Могу ли я взять на себя роль судьи, присяжных и палача? Возможно, если я уверен в своей правоте. Но часто ли я бывал прав?
В пустом Паноптикуме было жутковато, и ничего не стоило поверить в призраков, о которых говорил Арчи. Я с улыбкой взглянул на балкон, затушил сигарету, поднялся и снял замок.