Он схватил куртку и захлопнул за собой дверь, торопливо нащупав ключи, чтобы запереть ее. Куда же она могла уйти? Есть ли у него хоть какая-то надежда найти ее? Внутренний дворик был слишком тесным, чтобы броситься бежать; быстро миновав его, Энди поспешил к воротам. На улице люди торопились на работу, и он подстроился под их шаг. Сердце билось так сильно, будто разрасталось внутри него, грозясь вырваться из груди и взрывом кровавых осколков разметать утренних прохожих.
Он постарался собраться с мыслями. Куда Клэр собиралась отправиться? Она же рассказывала ему о своих планах, куда хотела поехать, а он выслушал ее, как обычно слушают, если информация не касается тебя лично. Неужели он действительно решил, что она никуда не поедет? Или что ему будет все равно? Ускорив шаг, он направился к центру города. Она не могла уйти слишком далеко. В котором часу она встала?
Дрезден. Он бросился бежать. Она говорила, что собирается в Дрезден, хотела сфотографировать тамошние здания — их, как пазл, восстанавливали по кусочкам. А значит, она поедет поездом с Остбанхофа. Он еще может успеть на один из поездов, идущих в Дрезден, и последовать за ней, и… И что? Что он сейчас делает? Он не может преследовать ее, он никогда не найдет ее. И все равно он бежал, с силой отталкиваясь от земли, хотя в боку уже кололо. На вокзале он едва дождался, когда раздвинутся двери. Ворвался в зал ожидания, чувствуя, как вздымается грудь и расширяется сердце. Невидящим взглядом посмотрел на табло, буквы плавали в непонятном ему коде, а потом побежал через весь зал, стараясь не столкнуться ни с кем из пассажиров, тащивших свои сумки и чемоданы на колесиках. Остановившись у первой платформы, он поглядел через пути. И увидел ее — она ждала его.
— Не уезжай.
На следующее утро после вчерашнего вечера и ночи он снова появился в ее жизни. Когда, пошатываясь, он поднялся по лестнице на платформу, он выглядел еще более растрепанным, чем она запомнила его. Ее желудок жгло огнем — от его присутствия или внезапного приступа голода? Ей редко удавалось отличить влечение разума от потребностей тела.
— Идем со мной. — Он произнес эти слова как мольбу, сопровождая их уже знакомым движением головы, обозначавшим место одновременно и близкое, и далекое. Она ожидала, что интонация будет вопросительной, но так и не дождалась.
— Нет.
— Почему нет?
— Энди, я не могу остаться. У меня есть и другие дела.
— Например?
— Мои фотографии. Выставка. Книга. — Трогательно, конечно, и легкое искушение уже маячило на горизонте, но она не собиралась оставаться: это не входило в ее планы. Извиняясь, она пожала плечами и попробовала сменить тему разговора: — А у тебя нет ощущения, что вокзалы просто жаждут драмы? — К своему неудовольствию, она почувствовала, что ее голос дрогнул, и попыталась взять ситуацию под контроль. — Вечные сцены расставания. И отчаяния. Как у Анны Карениной, которая в последний момент хочет подняться на ноги и уйти с путей. Высокие потолки, особая архитектура — благодаря им, такие места признаются вратами в миры с большими возможностями. Полеты присвоили себе романтику путешествий, а бюджетные авиалинии убили ее.
— Бывают и исключения, — заметил он.
Он выглядел подавленным и стоял так близко и в то же время сам по себе, из-за чего у нее возникло чувство вины. Она ничего не знала об этом мужчине, ей не нужна была эта связь. И все же она ждала, что он возьмет ее за руку и заставит остаться. Но он только глубже засунул руки в карманы, и она укрепилась в своей решимости.
— Просто останься на некоторое время. — Он говорил, как плаксивый ребенок, но в его взгляде читалась не мольба, а обвинение. — Вчера вечером… было забавно.
При этих словах ее сострадание исчезло. Сказанное им нельзя было назвать признанием. Она отвернулась с непреодолимым желанием, чтобы поскорее подошел поезд. Поцеловала бы его на прощание и вошла в вагон. Поболтали, и хватит, не оглядывайся на прошлое. Эта связь становилась все более запутанной. И распространялась на слишком много мест и случайных встреч.
— Энди, давай оставим все как есть.
Она отказывалась смотреть на него, играть в его игры. Какого хрена? Ей и похмелья вполне хватает. Она чувствовала, как на нее давит вокзал, словно властный родитель, ожидающий, когда она сознается в проступке, совершенном на детской площадке. Почему он даже не пытается коснуться ее? Это обстоятельство сбивало с толку, заставляло усомнится в его реальности.