Испуг снова вспыхнул в выцветших от времени глазах хозяйки гаштетта: она уловила издевку в нашем тоне. Испуг помог родиться первой слезе. Правда, она была тощей, совсем не соответствующей габаритам фрау Кнехель, и застряла на белой реснице, не собираясь скатываться. Однако наша гостья поспешила поднять платок и прижать его к сухим векам.
— Надо было жить на что-то, — всхлипнула фрау Кнехель-Фельске.
Это, конечно, философия, но не оправдание поступка, итогом которого стала смерть человека на Берлинском кольце.
— Вы знаете фамилию офицера из управления СС?
Она не знала и любопытно подняла брови, очень тонкие и такие же белесые, как и ресницы.
— Нет… Или это важно? Какое-нибудь значительное лицо?
— Во всяком случае, не простое, — с каверзным желанием смутить гостью сообщили мы. — Начальник «Тюркостштелле», Главного управления СС, гауптштурмфюрер Рейнгольд Ольшер.
На фрау Кнехель это не произвело впечатления. Брови остались на той же высоте: гостья ждала еще чего-то более потрясающего.
— Он военный преступник и осужден международным трибуналом.
— Боже! — всплеснула руками гостья. — Военный преступник. Кто бы мог подумать! Воспитанный, благородный человек…
Благородный человек и военный преступник! Искреннее недоумение фрау Кнехель. Ведь действительно, он не бил хозяев гаштетта по лицу, держался с достоинством, платил деньги за услугу. В состоянии ли старая содержательница пивного бара оценить коричневых фюреров по их подлинной стоимости! А то, что они били и даже убивали других, так это происходило не в гаштетте, а где-то за лесом, на Берлинер ринге, далеко от дома Фельске. Никто ничего не видел и не слышал.
Между прочим, фрау Кнехель усомнилась в достоверности слухов относительно гибели унтерштурмфюрера.
— Нам не показали его, хотя Томас хотел посмотреть. Господин гауптштурмфюрер сказал: «Вы ничего не знаете о судьбе постояльца. Он ушел от вас — и точка». Притом господин Ольшер, как вы его назвали, печалился не по поводу гибели Исламбека — пропал какой-то пакет. И мы боялись, как бы гауптштурмфюрер не заподозрил нас, но, слава богу, все обошлось хорошо. Томаса никто больше не тревожил… Никто.
— До конца войны?
— До самого конца, — с достоинством утвердила фрау Кнехель.
Она еще раз смахнула со щеки несуществующую слезу, старательно упрятала платок в баул, в какой-то там специальный кармашек, и громко щелкнула застежкой. Встала, давая этим понять, что высказала все.
Как она была не похожа на Оскара Грюнбаха — этого немощного странника, раздумывающею о месте человека на земле, оценивающего придирчиво каждый свой шаг в прошлом. «Если бы все отказались служить коричневому богу, он был бы слабее и не совершил столько зла», — говорил он. Тогда мы отвергли эту мысль. Но ведь старый гравер все-таки прав. Если бы все немцы отказались служить! Даже эти — Фельске. И прежде всего — Фельске, которым платили сто марок за молчаливую услугу. Молчаливую: стисните губы, закройте глаза, когда рядом совершается зло… И они закрывали глаза.
Грюнбах еще добавлял с грустью: «У человека не хватает мужества чтобы умереть по собственной воле…» Это уже далеко от Фельске, совсем далеко. Содержатель пивного бара никогда не думал о смерти. И не думает. Фельске пережил многих. Он не способен ходить, но он живет и хочет, чтобы имя его не было запятнано.
— Я могу передать Томасу ваше заверение? — спросила фрау Кнехель, протягивая нам свою пухлую руку в кружевной перчатке.
Какое заверение, едва не вырвалось у нас. Ах, да, насчет господина Фельске! Он частное лицо и никакого отношения к этой истории с унтерштурмфюрером не имел.
— Благодарю вас, — произнесла фрау Кнехель, принимая наше раздумье за положительный ответ на ее просьбу.
Осталось только раскланяться и проводить взглядом гордо шествующую через холл, мимо модных кресел и ультрасовременных столиков, распластавшихся своими глянцевыми досками у людских коленей, фрау Кнехель.
Мы получили ключи от номера и вместе с ними открытку — официальную, очень скучную по виду, но потрясающе неожиданную. Сотрудник архива сообщил, что наткнулся на документ, интересующий нас. Документ! Иначе говоря, приговор Саиду Исламбеку. Или что-то другое, связанное с ним. Впрочем, другое вряд ли окажется среди папок с бумагами особой коллегии берлинского суда. Все-таки, видимо, приговор.
Мы не поднимаемся в номер, хотя отпахнутые дверцы лифта и золотистый свет плафона в глубине манят нас, а бросаемся к телефону и звоним — еще есть время, рабочий день не окончен — в архивное управление. Предупредительный Хорст Ремпель начертил в уголке открытки свой адрес и номер телефона.