Маленький квадрат едва не выскользнул из грубых пальцев гестаповца, и Саид поторопился подхватить его. Секунду перед ним возникало что-то расплывчатое, потом он разглядел хмурое лицо с усиками над припухлой верхней губой и вьющиеся волосы. Все незнакомое. Никогда ему не приходилось встречать подобный облик – ни дома, ни здесь.
– Не узнали?
– Нет.
– Странно, а это настоящий Исламбек.
Метель искр последний раз взметнулась в зрачках Дитриха и застыла. Майор выставил свой неожиданный козырь и ждал, чем ответит арестованный.
Саид понял гестаповца по-своему.
– Грубая подделка.
– Нет, милый мой унтерштурмфюрер. Это действительно племянник Мустафы Чокаева. По крови.
Довод таил опасность для Исламбека, он разоблачал унтерштурмфюрера. Перед ним можно было спасовать. А можно было и отвергнуть его.
– Почему вы решили, господин штурмбаннфюрер, что моих друзей интересует состав крови?
Покой, напряженный, доведенный до предела, стыл в глазах Дитриха.
– Их вообще ничего не интересовало, – утвердил он.
– Зачем же они его убили?
Покой оборвался, снова заплясали искры – Дитрих торжествовал: ему удалось заманить собеседника в лабиринт с ловушкой.
– Они его не убивали… Да, да. Не захотели даже глянуть на вашего Исламбека, ибо для них он не существовал. Никогда.
Саид почувствовал себя в тупике, наткнулся на стену.
– Но вы же сказали – убит?
– Совершенно верно.
Это был порог ловушки, к которой подвел Саида гестаповец. Вход один и последний. Поэтому Саид промолчал: пусть Дитрих идет первым. И Дитрих пошел.
– Убит… туркестанцами.
Неожиданность! Ошеломляющая неожиданность! Устоять нет никакой возможности, надо или идти следом за гестаповцем или сопротивляться. Действовать, и действовать молниеносно, иначе Дитрих возведет над своим хитрым сооружением крышу и замкнет под ней Исламбека.
Оба – Саид и гестаповец – замерли. Саид вогнал ногти в плюш, словно ввинтил их до самого дерева и не чувствует боли, а штурмбаннфюрер распластал ладонь на столе – большую, как лапа медведя, пока она недвижима, но пройдет секунда, вторая, третья, и Дитрих поднимет ее, согнет пальцы и ударит средним по толстой папке, почти пустой и поэтому звонкой. Сигнал к наступлению. Еще и еще удар. Барабанный бой. Саид знает эти звуки. Они пронизывают череп, отдаются в мозгу. Мучают…
– Вы упустили Национальный комитет, господин штурмбаннфюрер, – тихо, но твердо произносит Исламбек.
– Видимо.
Пальцы все же начинают барабанный бой, но он не зовет в наступление. Удары выдают растерянность Дитриха, пожалуй, даже смущение: как это он, признанный ас, психолог, мастер четких и жестких схем раскрытия преступления, не сумел предусмотреть опасность со стороны туркестанцев. Он всегда считал их эгоистичными, способными только думать о своем благополучии, драться только за сегодняшний день, за право жить и выжить. Поэтому они без конца грызутся между собой, стараясь вырвать друг у друга кусочек пожирнее. Доносы, убийства исподтишка – что стоит одна история с Мустафой Чокаевым, – вот чем заняты люди из Туркестанского национального комитета. И то, что они грызутся, естественно и, главное, удобно для Дитриха, да и не только для Дитриха. Возня внутри отвлекает их от событий, происходящих за пределами комитета, а события эти, увы, печальны. Пусть хватают за горло своих соотечественников, пусть травят, душат, стреляют, но не оглядываются, не задумываются над происходящим. Так, собственно, и расценил Дитрих события на Берлинском кольце: убили туркестанца, всего-навсего туркестанца, и кто убил, – сами же туркестанцы. Все закономерно, все понятно. А этот унтерштурмфюрер выдвигает совсем не естественный вариант – Национальный комитет будто бы поставляет кадры для иностранной разведки. В данном случае, для английской. Значит, там есть оппозиция к немцам, к Германии. Больше того, там живы настроения и тенденции, порожденные еще Чокаевым, этим агентом разведывательной службы Великобритании. Да, унтерштурмфюрер сейчас бросил не только подозрение, но и обвинение в адрес Дитриха – под носом у гестапо гнездо шпионажа. Убить, убить наглеца!
– Однако вы пытаетесь спастись, – сдерживая гнев, произнес штурмбаннфюрер.
Исламбек с наигранной грустью ответил:
– Это невозможно теперь…
Дитрих исподлобья бросил взгляд на втиснутого в большое зеленое кресло Исламбека. Все исчезло среди плюша, кроме серого, без единой кровинки лица. Оно, обращенное к Дитриху, светилось каким-то неестественным, почти мертвым светом. Он шел от раскосых глаз. Они горели.